"Анатолий Генатулин. Бессонная память (рассказы)" - читать интересную книгу автора

тухлинкой. О жратве и не думай. Правда, потом, в госпитале, я узнал, что
тяжелораненые не жадны, а то и равнодушны к еде, а если солдат хочет жрать и
спит, значит, будет жить.
Маша и раненые, кто еще воспринимал окружающее, прислушивались к лесу
за брезентом, но, кроме близкого шороха листвы и отдаленного потрескивания и
грохота передовой, ничего не было слышно. Маша то и дело выбегала наружу,
возвращалась, вздыхала: "Милымои, забыли про нас".
Татарин все еще сидел согнувшись и трогал рукой окровавленный бинт.
Маша хотела было перевязать его рану, но он воспротивился:
- Нет, нет, лучше не трогай. Потерплю до госпиталя!
Раненый, который лежал ближе к выходу, замычал то ли от боли, то ли от
смертной тоски. Рана у него была страшная. Осколком снаряда ему разнесло
нижнюю челюсть. В страшной мясной дыре на месте рта шевелился, метался
розовый язык. Я видел это, когда выходил. Повязки там не было. Я подумал,
что ему лучше бы умереть. Как он будет жить без рта, зубов... Я в свои
восемнадцать лет, с незрелой душой, не умел жалеть. А сейчас, в старости,
вспоминая, жалею этих ребят до слез. Думается, быть может, вожди и генералы
потому-то бросают в мясорубку незрелых и безжалостных юнцов... Замычал он
оттого, что хотелось по нужде...
Какой час дня шел - на севере без часов не поймешь. И вдруг среди
безмолвного терпения и ожидания послышался чей-то слабый сиплый голос.
Человек пел, пел раненый, лежавший в соседнем ряду, напротив. Я уловил
слова:
Ах, Настасья, Анастасья,
Отворяй-ка ворота.
Отворяй-ка ворота,
Пропускай-ка молодца.
Певец начал было второй куплет, но тут Татарин раздраженно произнес:
- Не надо!
- Чего не надо? - отозвался сиплый голос.
- Не надо про Настю!
- Понял. Не буду.
Наконец донесся надсадный вой выруливающей к палатке машины. Маша,
сидевшая возле Русака, вскочила и кинулась из палатки. Послышались голоса,
мужские, женские.
- Сколько у тебя?
- Много. Двадцать два.
- Можем взять пятерых, семерых. Только тяжелых.
- У меня тут все тяжелые.
- Девушка, не можем же мы их класть друг на друга. И так впихнули
тридцать человек.
- Люди умирают. Ни воды, ни еды, ни лекарств...
- Не одни вы. Потерпите.
Вынесли на носилках только тех, кто лежал с краю, у входа. Потом вой
отруливающей машины и снова тишина.
И я уныло подумал: если увезли семерых, нас осталось пятнадцать. На два
заезда, если будет место, а если будут брать по пять человек... А что, если
разбомбят на шоссе, диверсанты нападут, машина сломается на лесных ухабах...
Мне все-таки повезло, голова не так кружилась, раны не кровоточили,
правда, правое ухо совсем оглохло, но я мог вставать, ходить. Но