"Валерий Генкин, Александр Кацура. Лекарство для Люс [NF]" - читать интересную книгу автора

зал самодовольство. Взгляд его споткнулся о Пьера, пробежал чуть дальше и
вернулся. В следующий миг аббат нагнулся к Жилю де Фору и забормотал
что-то ему на ухо. Хозяин замка повернулся в сторону очага, глаза его
впились в Пьера. Вздрогнула и остановилась картина. Лысина дворецкого,
склоненная к белому пятну на фоне резной высокой спинки. Остраненная
улыбка Мориса. Изумленные брови Алисии. Туповатое любопытство в пьяных
глазах графа де Круа.
- Эй, взять его! - Жиль де Фор тянул палец к очагу, а правая рука с
кубком снова вознеслась к услужливому ковшу кравчего.
Пьер увидел вырезанный тенью острый кадык под серебряным донцем.
- К Урсуле его! Ей там скучно. Ха-ха-ха!
Два жарких потных тела стиснули его между собой, потащили к стене.
Метнулась рука Алисии - и опустилась, перехваченная Морисом де Тардье. За
креслом хозяина скорчилась запятой худенькая фигурка Ожье. Стало совсем
тихо.
- А теперь послушаем конец твоей истории, Жоффруа, - сказал барон,
отвернувшись от Пьера и опустив руку.


Что произошло дальше с Марсилием и Ганелоном, Пьер не услышал. Его
вывели через вдруг обнаружившуюся боковую дверь, а потом стащили по узкой
лестнице из дюжины крутых каменных ступеней в подобие каменного мешка, где
вместо дверей была скользящая вверх-вниз решетка из деревянных брусьев, в
окон не было вовсе. При тусклом свете факела, воткнутого в железное
кольцо, Пьер увидал на полу кучу соломы и ворох тряпья. Решетка рухнула, и
топот стражей замер наверху.
Пьер постоял с минуту и направился было к соломе, как вдруг куча тряпья
шевельнулась, поднялась над полом и обернулась скрюченной старухой, с
лицом, почти совершенно закрытым прядями нечесаных длинных волос. Она
отвела космы со слезящихся глаз, с едва заметным удивлением глянула на
Пьера и снова опустилась на пол, сцепив грязные руки и выставив острые,
прикрытые бурой мешковиной колени.
Пьер тоже сел, скосив на старуху привыкшие к полутьме глаза. Тени,
пробегая по ее лицу, оживляли его, сообщая выразительность бровям и губам.
Нарисованная игрой факела мимика оборачивалась живым движением, откликом
собеседника, ведущего откровенный и доверительный рассказ. Рассказ этот
звучал тепло и человечно под многими метрами земли и камня, хотя голос был
глух и бесцветен.
- Я читаю по твоим глазам, чужеземец в чудной одежде, что тебе
отвратителен вид твоей сестры по заключению, - начала старуха и, не
обращая внимания на протестующий жест Пьера, продолжала голосом настолько
слабым, что только безнадежная тишина подземелья позволяла Пьеру
расслышать ее речь. - Я расскажу тебе о своей жизни, ибо ты - последний,
кто выслушает меня в этом мире. Знай, выхода отсюда нет ни тебе, ни мне:
если мы не умрем от голода и жажды, то добрый барон облегчит наши муки и
прервет страдания плоти и терзания душ милосердным топором или
очистительным пламенем костра. Ты вздрогнул, чужеземец, ты не хочешь
умирать. Ты молод. Но думаешь, я отжила свое? Знаешь ли ты, что я моложе
тебя, что мне нет еще и тридцати зим? Да-да, и пятнадцати раз не
пробуждалась к жизни земля по весне с тех пор, как барон увидал на охоте