"Валерий Генкин, Александр Кацура. Похищение" - читать интересную книгу автора

- И Марья туда ходит. А малины нет пока.
- Зеленая,- сказал Велько.- Через неделю поспеет. Если дожди не...
- Через неделю уеду я,- сказал Лааксо.- Новый почтальон у тебя будет,
слышишь, Андрис?
- А ты куда?
- Думаю в Миронушки. Пройду курс палеоботаники и подамся к
Вересницкому.
- О, так я к вам приеду. Давно хотел снять его висячие сады с
доисторическими травками. Куда только не летал, а тут под боком такое.
- Приезжай. Там такие хвощи и папоротники, ай-яй!
- И Марья с тобой? - спросил Рервик как бы между прочим, сосредоточенно
катая мякиш.
- Кто ж ее знает.- Лааксо встал.- Спасибо. У нее, у Марьи, семь пятниц
на неделе. Вчера говорила, хочет в Танжер вернуться, в институт -
реконструктивная психология власти, вишь, ее волнует. Магия слов вождя и
творение мифов.
- Я смотрю, у вас это семейное,- сказал Вуйчич.- Отец будет
реконструировать древовидные маргаритки, а дочь - духовный облик Калигулы
или Григория Вельского.
Андрис задумчиво жевал кусок овечьего сыра.
- Ну ладно,- Лааксо направился к двери,- я еще к вечернему клеву успею.
Рервик вышел на крыльцо вслед за почтальоном.
- Под гору легче.
- И не говори.- Лааксо взял велосипед за рога, поставил левую ногу на
педаль.- Дождь будет. До завтра, Андрис.
- Марье привет.
Лааксо кивнул, оттолкнулся и, по-кавалерийски перекинув ногу, затрясся
вниз, к дороге, бегущей у самой реки.
Рервик вернулся в дом, где Велько уже прицеливался ножницами к
глянцевитому пакету.
- Режь, режь!
Захрустела скользкая бумага. Явились тяжелая толстая книга в старой
коже с медными уголками и еще один конверт поменьше.
На нем изящным почерком значилось: "Андрису Рервику, режиссеру и
путешественнику". В конверте - три голубоватых шершавых листка.
И вот Андрис читает вслух, а Велько слушает, поглаживая бурую кожу
переплета, замкнутого узорной скобой.
"Рервику - привет!
Уповая на великодушие ваше, вторгаюсь своею эпистолой в жилище
художника, чем неминуемо сношу возмущение либо в стройное течение
прихотливой мысли, либо в высокое созерцание натуры, либо в безыскусный ход
домашних дел. Воистину безмерным будет мое отчаяние, коли не смогу снискать
благосклонного к сим строкам внимания со стороны особы, высоко мною чтимой и
множеством достоинств отмеченной. Но таково предначертание людям, щедро
наделенным судьбою: кому много отпущено, с того многое взыщется, а во многой
мудрости много печали. Кабы не крайняя нужда склонить вас к замысленному
предприятию, в чем не таясь и открыто признаюсь, я счел бы непростительной
дерзостью сей поступок, мною совершаемый. В созданных вами замечательных
произведениях, уже давно ставших достоянием широкой общественности, бьется
беспокойная мысль, живой пульс мироздания, ощущается страстная