"Сергей Герасимов. Портрет художника в зрелом возрасте" - читать интересную книгу автора

пока не убедился окончательно в правильности своей догадки. Я до сих пор не
могу понять того, что делают критики и всяческие иные анализировщики
(извините за слово) литературных произведений, например школьные учителя. Я
не понимаю, как они могут, без всякого внутреннего протеста резать живую
ткань, как они могут вырезать куски и изготавливать из кусков цитаты, как
они могут без всяких угрызений совести пользоваться этими цитатами. Ведь это
же все равно, что поймать прекрасное живое существо, отрезать у него ногу,
взять в руку кровоточащий и подергивающийся обрубок и показывать его всем -
для доказательства некоторой собственной мысли, например: все живые существа
этой породы - плохи, или наоборот, хороши. Если у этих людей есть мысли, то
почему они не хотят писать сами? Даже если все живые существа данной породы
плохи, то зачем же их так жестоко убивать - они заслужили право на жизь уже
тем, что родились. Каждый урод хочет жить, он хочет жить не меньше красавца.
Пускай себе живет, если хочет, пускай скачет под солнышком, а мы посмотрим
на его уродство и отойдем в сторону. Нехорошо обижать обиженных судьбой.
С тех пор я никогда не разрезал книг на буквы, зато часто складывал
буквы в слова. Это занятие порой доставляло мне необъяснимое для окружающих
блаженство - настолько необъяснимое, что окружающих приходилось опасаться.
Помню, что я решил создать сказку самостоятельно. Для этого я взял ворох
газет и просмотрел их, и убедился в их полнейшей мертвости. Ни одна статья,
ни одно слово, ни одна буква в них не хотела скакать и резвиться под
солнышком. Груды мертворожденных слов и еще большие груды слов, медленно
убитых употреблением. Представляю себе, как они страдали - когда я читаю
газеты, в моей памяти часто всплывает тот образ: белая-белая планета,
усыпаная грудами черных маленьких тел, многие из которых еще не утратили
отпечатка предсмертной муки. Иногда я встречаю слово или два, которые пока
живы в этой пустыне - о, несчастные, как им одиноко.
Большинство людей, профессионально пишущих слова, совершенно серьезно
считают, что слова мертвы - вот поэтому они и обходятся со словами так
жестоко.
Итак, я взял ворох газет, просмотрел их и ужаснулся. Я решил оживить
мертвую материю - я взял ножницы, клей, тетрадь и стал вырезать газетные
буквы.
Им не было больно, совсем не было. Потом я стал склеивать буквы в слова
и наклевать слова на строчки. Газетные буквы совсем маленькие, они плохо
слушаются неумелых пальцев. Они клеются вкривь и вкось. Промучившись около
часа, я решил вырезать целые строчки и наклеивать эти строчки друг на друга
так, чтобы видимой оказалась только нужная буква. Дело пошло быстрее. Через
несколько дней я имел несколько страниц напечатанного текста, полностью
повторяющего текст "Портрета". Но текст был мертв, сказки не получилось.
Повесть Гоголя "Портрет" - одно из худших моих произведений. Я закрыл
тетрадь с тем, чтобы никогда больше не открывать ее. Я отложил тетрадь в
сторону, посмотрел на нее и увидел, что она распухла: ведь мне пришлось
наклеивать множество строчек одну поверх другой - строки стали толсты и
весомы. Тогда я понял в первый раз, что пухлость и весомость не имеют
никакого отношения к жизни. Пухлое может оказаться мертвым, а единственная
строка - живой. Я еще раз раскрыл тетрадь и очень внимательно посмотрел на
строки. Каждая строка была выпукла, как линза, только непрозрачна - просто
потому, что в центре строки все бумажные полосочки накладывались, а края
были однослойны. С тех пор я стал искать в книгах строки, выпуклые, как