"Игорь Гергенредер. Селение любви" - читать интересную книгу автора

вино, и короткая струя разбилась бесформенно... Всплеск преобразуется в
мысль, что не случайности редки в жизни, а редко понимание их
естественности. По смыслу совершенно никак не связанное со всей этой
историей, выступит на первый план место в Книге пророка Даниила: "Валтасар
царь сделал большое пиршество..."
Валтасар, к которому отнесено: "...ты взвешен на весах и найден очень
легким".



10.



Шины увязают в песке, мы слезаем с велосипеда. На пляже почти вся наша
школа; беспрестанно кивая знакомым, двигаемся к нашему месту - неудобному
глинистому обрывчику: там меньше народа. Гога знает - я стесняюсь моей ноги.
Два-три года назад не так стеснялся, хотя носил тогда аппарат: друзья по
очереди (делать это каждому так нравилось!) помогали мне его снимать и
надевать - чужие мальчишки, гомозливо теснясь вокруг, ненасытно созерцали
процедуру.
Но теперь я все придумываю отговорки, чтобы остаться в брюках, мне
кажется, наш обрывчик недостаточно удален от толпы. Сколько купальщиков!
Взгляд скользит по полуобнаженным фигурам, скользит - задерживается на
одной: я прикусываю губу. С прикушенной до крови губой смотрю на стоящую
шагах в двадцати, по щиколотку в воде: восхитительно сложенная, ко мне
вполоборота, она еще не увидела меня.
- Гога! Вон та - наша учительница! - я шепчу, а в моем пересохшем,
будто передавленном горле катается комок. - Она же голая, Гога!.. Такие
узкие трусики - два пальца...
При ней я почему-то всегда до безобразия наглею, на ее уроках я ехиден,
болтлив, цепляюсь к ней, трепливо переспрашивая, стараясь, чтобы выходило
комичнее, чтобы потешался весь класс. Она скажет: "Возьмем рейсфедер". -
"Какой Федя?" - недоумеваю я. "Угольник..." Демонстрируя смелую развязность,
щиплю Бармаля: "Больно? Вы сказали, ему больно?" Бармаль добродушно
ухмыляется моему острячеству, прощает щипок. Я чувствую, как глуп и жалок,
но я бессилен самообуздаться. Нахально смотрю ей в глаза - бередяще хочется,
чтобы она взбешенно крикнула: "Шут!" Тогда я брошу в лицо ей что-нибудь
предерзкое.
Хотя она больше не глядела на меня жалостливо, как при первом появлении
в классе, я мщу ей. Мщу не только за тот взгляд, а как-то вообще - за то,
что мне и самому непонятно... Иногда она на меня смотрит со сквозящим
требованием встревоженной мысли - как мне тогда беспокойно! Едва не корчусь,
точно мне льют воду за шиворот.
Все эти дни я разузнавал о ней - она живет одна на квартире у старухи,
что вечно сидит на рынке с мешком семечек.
Она в воде по щиколотку; вытягивает ногу, водит ею по воде, словно
разглаживая, решительно и мягко, без всплеска, вбегает в протоку, умело
плывет. Гога следит восхищенно.
Сижу на краю раскаленного обрывчика и в яростно пожирающей спешке,