"Игорь Гергенредер. Птица Уксюр" - читать интересную книгу автора

затрясут головами от плача. Девяносто лет, а любовь не давала себя забыть.
Уж и любили её в свои года! Мечтали о ней - ну, мученье. Чувствительны были
люди на девушку.
Она, Альфия, состояла у императрицы в приближённых. Та ей нет-нет да
помянет про Сашку. Спас, мол, а повидать нельзя. Полюбила его с того одного
раза, бычий мык, задом брык! Говорит Альфие: делюсь с тобой сердечным...
Всем поделюсь! Полностью!.. Езжай к нему на счастье.
Как чуяла, что его надо вызволять. Снарядила со всяким порошком, со
всяческим средством. На любой случай предусмотрено. Мало ли чего, мол, может
быть, но чтобы счастье и процветание были обеспечены человеку. И как-де он
меня парнишкой посчитал, ты ему так же явись. В память любви... И плакала
при этих словах, просто была в истерике.
А Сашка - чесать его, козла! - только и помнил о ней, что благодаря
каменючкам. Через неё, мол, принял в оба грузила. А так - нет. Царицу ему...
Альфия, когда они опять бочку долили и в ней сидят, поплёскивают, -
досказала всё. А он ей - про своё. Как птицу Уксюр увидал, что услыхал от
Халыпыча, ну и дальнейшее... Она говорит: знаем мы про такую птицу. У нас её
почитают. Ваш старый человек, Халыпыч-то, ох, умён! В Бразилии был бы ему
самый почёт. А Сашка: "Что, исполнится в конце-то концов? К царице
повезёшь?" Альфия: да разве ж не исполнилось? С кем тогда сомкнулись, на
вашем песочке, - императрица! Даже больше царицы или королевы. Но вообще
основное - лишь бы корона на голове.
"Но тогда не было короны!" - "Короны не было, но тело-то одно!.."
Да... Такотки. Сашка после два ковша выпил ягодной. Для перегона
бражка - он так выпил. Мечта - на запятках...
Ну, поженились с Альфиёй. Она, чтоб собак особых со двора не сбывать, в
юбке не ходит. Жалко собак-то. Через жалость ходит, как бухарцы называют, -
в шальварах. Материал дорогой до тонкости: так и сквозит голое-то. Ох, наши
бабы и хают её! В глаза - совесть не даёт: человек всё-таки приезжий. Зато
как мимо прокачает в шальварах кочаны упругие - шипят.
Одна Нинка: "Ой, бабоньки, да не мы ль на Лядском песочке пяток годков
назад..."
"Не было там при нас, как теперь хамят!"
"Ой ли..."
"И у Александра был стыд, а сейчас и не стыдится за неё! Вылечила - и
чего? До бесстыдства довела! Так лечат, что ль?"
Лечат не лечат, а из мужиков болеет по Альфие фронтовой человек.
Пытанный жизнью, но сила при нём. И сейчас ещё наша местность даёт таких
бугаёв. Ух-х, здоровый! Усы чёрные - Касьян. Прошёл десять лет службы да
войну. И, несмотря на то, повторяет-твердит: знал бы, какое страдание будет
от лазоревой материи, на вторую упросился.
На Альфие чаще-то лазоревые шальвары. Но иной раз малиновые или
жёлтенькие. Касьян со своего двора выйдет, за ней идёт - этак поодаль. До
службы не женился, вот один подымает хозяйство.
Говорит Альфие: "И что это за ножки облекает дымочек сизенький, аж
хозяйство моё - кол без дворика - дымом курится? Отгадай загадку!"
"Дворик знаю, кол понимаю, а чтоб хозяйство зазря не дымилось, колом не
пугай - деликатно зазывай".
"Зову, умница, зову!"
"Нет, добрый человек, для чужой жены верной это не зазыв терпеливый, а