"Игорь Гергенредер. Зоя Незнаниха" - читать интересную книгу автора

уши порыкивает.
"Ох, сладенький пастушок! Ох, доем! Был оловянный - будет мякиш
пеклеванный!" А ты ей в лад порыкиваешь. Поталкиваетесь ладком. Стоять,
качать её помогают тебе подружки. А она про старичка: "Хочет убежать. Не
отпущу, покуда не доем!" Припала к тебе, руками и ногами обхватила тебя и на
твоём держится. Отъедает забубённого.
Этак обедает интересно - и тебе перепадает. А уж и ты рад её получше
поддержать. Послужить для обеда. Понял, наконец, что это не больно-то и
вредно тебе. И задохнётесь оба - от здоровья-то. Волчица сыта, и ты не
обижен. "Пошёл кисель овсяный - будет мякиш пеклеванный!"
Ишь - радость. Всяк тебе скажет: мякиш после обеда - богатая жизнь!
А задумчивый народ, соседи, говорили нам: "Не водите всякого этак-то
обедать. Будет неприятность". Но наши не задумывались. Тут на-а тебе -
приходит советская власть! Наши: "Ну, теперь из обедов вылазить не будем!.."
То-то... Приезжает начальство. С наганом, в галифе, сапоги хромовые.
Молодая женщина. Это после стали её звать Зоя Незнаниха. А то -
имя-отчество, строгий порядок.
Собрала наших, как заорёт: "Души-и врагов, как голую ложь, пока
свинячья моча из ушей не пойдёт! Воткнём им штыки во все чувствительные
места!"
Тут наши-то задумались первый раз в жизни: вести её на интересный обед,
нет? Найдётся кто такой смелый - предложит ей раздеться?
Нашёлся говорун Антипушка. Гулёный холостой мужик, лет двадцати пяти.
Крутил издалека, да намёком высказал ей. Народ, мол, желает раздеться догола
ради удовольствия летней погоды, и чтоб вы заодно... А она: "Порадовал ты
моё сердце, товарищ! Хорошо, что народ понимает - как не раздеться догола,
когда нам надо столько умного народу одеть и обуть? Разденусь и я - но когда
последнего мироеда своими руками раздену!.."
И перетрясла наших. Ходила с наганом по дворам, в подполы лазила.
Сколько пересажала, сколько - на высылку. Людей сажать - не репку,
нагинаться не надо. Никакой жалости, кричит, не знаю - а лишь бы на каждую
народную слезу отобрать полтинник, у кого спрятан!..
Вишь, сколь к месту слезливый народ у ней. До чего предана коммунизму.
Вот его, говорит, я знаю - ненаглядный маяк. А боле - ничего!
Что юноша и девушка делают - не знала. И не хочу, дескать, даже знать.
Как она в Красной Армии служила, ей там ремнём руки связали и получили
боевой подъём духа. Кричали на ней: "Даёшь победу над Колчаком!" А она
рыдала - потом Антипушке призналась. Рыдала и билась, и ей поставили на вид:
"Колчака тебе жалко?!" Постановили просить извинения у обиженных товарищей.
Простите, мол, мою слабость. Видно, есть ещё у меня снисхождение к врагу.
Вперёд при этих классовых делах будет только одна суровость!
Она думала, что и мужики этак же вяжут вожжами руки бабам и беспощадно
делают детей. Ничего, мол, - всякая непреклонность на пользу коммунизму.
Пусть дети рожаются готовыми красноармейцами. Сколь слёз-де ради нас
задушено, столь причитается нам полтинников!.. Радовалась, что по ночам
редкая баба кричит. Суровый народ! Некого-то и заставлять - извинения
просить, за слабость.
Заставила лишь сделать колхоз. Объезжает кругом на коне, учитывает
полевую работу. А теплынь, раздолье! Мышки в траве снуют, ястребок парит.
Облачка - лебяжий пух. Солнышко так и морит на жгучий сон.