"Игорь Гергенредер. Солженицын и Шестков" - читать интересную книгу автора

Об этом заключенном, бывшем капитане второго ранга, следует
очаровательная подробность:
"Кавторанг припер носилки, как мерин добрый.
- Еще, - кричит, - носилок двое!
С ног валится кавторанг, а тянет. Такой мерин и у Шухова был до
колхоза, Шухов-то его приберегал, а в чужих руках подрезался он живо. И
шкуру с его сняли".
Таково народное, если верить Солженицыну, понимание мироустройства.
Осужден невиновный? Так ведь и мерин осужден судьбой быть мерином. Нехорошо
лишь, когда власти не умеют получить от зэка все, что было бы можно, коли
дать ему постепенно износиться в труде до последней силы-возможности.
Будь власть умной хозяйкой, впору ей и самого Ивана Денисовича
попридержать, чтобы не забывался в усердии. Уже собрались бригады у вахты -
пора в лагерь возвращаться. Конвой опоздавших перепишет. Но, несмотря на
угрозу кары, бессилен Иван Денисович на свою работу не полюбоваться: "Шухов,
хоть там его сейчас конвой псами трави, отбежал по площадке назад, глянул.
Ничего. Теперь подбежал - и через стенку, слева, справа. Эх, глаз -
ватерпас! Ровно! Еще рука не старится".
Меж тем увлеченный труженик подводит сотни столпившихся у вахты
сотоварищей. Они орут, матюгаются. Не скажешь, чтобы это было энтузиасту
нипочем. "Как пятьсот человек на тебя разъярятся - еще б не страшно!
Но главное - конвой как?
Нет, конвой ничего".
Замечание дорогого стоит. Не упустил Солженицын указать - конвой
терпимее, добрее к зэку, чем его собратья. Определенно, нынешние узники
колоний должны возмечтать о тех лагерях (каторжных), где "Конвой зэкам не
враг, а друг".
Не знаю, как обстоит с другими сравнениями: скажем, в вопросе питания.
Ну да, баланда, пресловутая хлебная пайка - однако же, получается по
Солженицыну, хватало калорий для "быстрой захватчивой работы", когда
проходил по работающему и "первый жарок", и второй.
День, запечатленный в произведении, выдался неплохим:
"Главное, каша сегодня хороша, лучшая каша - овсянка".
О другом блюде, о баланде, узнаем: оказывается, были среди заключенных
такие, кто в лагерной столовой не доедал свою порцию, и остатки доставались
желающим: "если кто не доест и от себя миску отодвинет - за нее, как
коршуны, хватаются иногда сразу несколько".
Ай да Солженицын, лагерный бытописатель! Не в меру прожорливые
существа - ишь, коршуны! - на объедки кидаются, все, вишь, им мало. При том,
что для кого-то норма даже избыточна - миску с недоеденным отодвигает от
себя. Читая и перечитывая, как не возмутиться и этими заевшимися, а, более
того, порядком, при котором подобное возможно?
Возмутишься, да тут же и придешь в душевное равновесие, глядя на Ивана
Денисовича, который "ел свое законное". "Законное" - и никак иначе!
"Законны" для Шухова и участь его, и норма питания. Напрягайся, и ее
увеличат. За лишние проценты выработки - "хлеба двести грамм лишних в вечер.
Двести грамм жизнью правят. На двести граммах Беломорканал построен" (Вот
оно как! А если оно так, то какой колбасы, какого хрена еще давай людям -
хотя бы и сегодня?!)
Словом, ел Шухов свою "законную" баланду не только в мире с