"Юрий Павлович Герман. Начало " - читать интересную книгу автора

крайне неопределенным.
- Пирогов самый младший у нас на курсе, - сказал наконец Фомин, - и
самый крайний в мнениях. До сегодняшнего дня ходил петух петухом, все было
хорошо, и вдруг новости - все мы неучи и Митрофанушки. Нет, господин
Пирогов, мы будем лекарями не хуже вас, а вот вы с вашими недовольствами и
умением молниеносно разочаровываться, вы... впрочем, это ваше дело...
И, круто повернувшись на каблуках, отошел от спорящих прочь.
- Да отодрать его за уши, - нагло сказал за спиной Пирогова пьяница
Перепоясов, - тогда будет старших почитать.
Несколько человек засмеялись. Перепоясов всегда приставал к Пирогову, а
Пирогов боялся его, потому что он был так силен и огромен, что действительно
без всякого труда мог надрать ему уши, Пирогов же был не силен, драться
решительно не умел, и хоть боли не боялся, но боялся унижения, и поэтому
обычно, если Перепоясов говорил про него какую-нибудь гадость, он делал
такой вид, что не слышит или не обращает внимания. Сейчас он сделал такой
вид, что не обращает внимания, когда же Перепоясов заметил, что ему надоел
голос Пирогова и что он бы хотел, чтобы эти дурацкие споры прекратились, то
Пирогов через силу улыбнулся и слегка покачал головой, изображая этим, что
на всякое чихание не наздравствуешься и что глупый Перепоясов ему смешон.
Придумывать аргументы для продолжения спора в то время, когда за его
спиной Перепоясов готовился к чему-то враждебному для него, Пирогов не мог,
оглядываться ему тоже не хотелось, и потому он встал и ушел, как бы вспомнив
что-то, в другой конец зала. Когда он несколько отошел от всей компании,
сзади раздался взрыв хохота, и он понял, что смеются над ним и над всем тем,
что он давеча говорил. На мгновение ему стало обидно, но он решил, что
надобно взять себя в руки и стать выше пошлой толпы, а для этого сел на виду
у всех с книжкой Лангоссэка в руке и сделал такой вид, что он читает и что
ему очень интересно, хоть он вовсе не читал, а сочинял в голове планы
страшной и кровавой мести проклятой дылде Перепоясову, своему смертельному и
пока что единственному явному врагу.
В два часа пополудни явился Мудров, и пошла потеха. Едва войдя в
аудиторию, он заметил, что два студента повесили шинели в неприличном
расстоянии от любимого им распятия, велел невежам назваться и заставил их
земно кланяться распятию и просить прощения у всех православных, находящихся
в аудитории. После этого он позвал солдата, стоящего при аудитории, и велел
ему прочитать слова, написанные золотом над профессорской кафедрой. Солдат
прочитал:
- Руце твоя создаста мя и сотвориста мя, вразуми мя и научи заповедям
твоим.
- Дуррак, - налившись кровью ярости, закричал Мудров, - что врешь, где
"рцы", как смеешь генералу своему врать?
Буква "эр" в слове "руце" действительно отвалилась, солдат же прочитал
по привычке, за что немедленно же был отправлен Мудровым на съезжую с
запиской, чтобы выпороли за неистребимую лживость натуры и за позыв на
кощунствие. Солдат ушел. Только после этого приступили к вскрытию, причем
Мудров сердито сказал, чтобы вскрывали сами, а он отойдет, потому что-де
стар и трупного смрада не терпит. Глупый и мордастый Вася Бегиничев еще
поточил на ремешке свой ножик и смело пошел крошить и копаться в теле,
объявляя порой результаты своих научных открытий громким и веселым голосом.
Мудров сидел на самой верхней ступени амфитеатра и старался не глядеть туда,