"Юрий Герман. Повесть о докторе Николае Евгеньевиче " - читать интересную книгу автора

имел обыкновение закупать сразу на несколько лет вперед. В этот сентябрьский
день 1920 года запас сигар у профессора В. пришел к концу. По этой причине у
него было чрезвычайно плохое настроение.
Бывшие краскомы, нынешние студенты-медики, молчали. Влюбленные в
великую науку - медицину, они робели перед лицом одного из ее титулованных
сынов.
- Ну-с, так-с, - со вздохом произнес наконец профессор. - Позвольте-ка
ваш матрикул, господин... э-э-э... прошу прощения, гражданин... э-э-э...
Бывший красном, известнейший впоследствии хирург Р., сунул руку за
голенище потрескавшегося и залатанного сапога и вынул завернутый в газету
матрикул.
- Вы носите свой матрикул в портянке? - осведомился профессор.
Не торопясь, он натянул на руки резиновые перчатки и пинцетом открыл
матрикул. Все пятеро видавших виды краскомов побелели. На их глазах рухнуло
и разбилось в пух и прах то, что представлялось им чем-то вроде божества в
науке. Ничтожный человечишка, продавший дело свое и душу за роскошный образ
жизни, обнаружился перед молодыми медиками во всей своей отвратительной
наготе.
Но лекции его они все-таки слушали. И если он не договаривал или
пускался в заведомо подготовленные туманности, то "кухаркины дети", как он
их называл, твердо и жестко требовали разъяснений.
Профессор В. злился и "разъяснял" скрипучим от бешенства голосом.
Потом он удрал за границу и жаловался там, как из него "вытрясали" его
знания. Жаловался на русских студентов, играл на скачках и пил.
А Николай Евгеньевич Слупский и по сей день посмеивается:
- Что правда, то правда: трясли, бедолагу, здорово. Даром он свой хлеб
не ел. Мы учиться пришли, а не шутки шутить. И по собственному, как
говорится, желанию. Я во сие видел: лечу, оперирую. Во сне пугался: надо
оперировать, а как - не знаю...
Время было сложное, старые навыки, привычки, традиции умирать никак не
хотели. Знаменитый сторож бывшей пироговской "черной анатомии"
(анатомического театра) Роман - пьяница, но умелый помощник прозекторов,
много лет не выходивший за пределы своего "заведения", - по-прежнему называл
профессуру "ваше высокопревосходительство", а слушателей академии -
"вашесковородие". Объяснять происшедшие перемены старику было бесполезно. Он
только помаргивал и отмахивался.
На "вакации" бывший краском Слупский ездил к родителям, в дальнее село.
Здесь, ежели кто забивал барана, Николай Евгеньевич его непременно
препарировал, но с таким изяществом, что владелец туши не ругался. Сюда же
приезжали дядья, врачи, один из Вольска, другой из Чернигова, врачи земские,
опытные, умные, наблюдательные. "Вакации" превращались в занятия: оба дяди
желали видеть своего племянника не "вольноопределяющимся" от медицины, а
настоящим врачом. Был еще и двоюродный дед, тоже врач, - тот гонял всех
троих нещадно, от него даже сбегали на речку.
В академии учителя у Слупского были чрезвычайно сильные: Шевкуненко,
Тонков, Павлов, Москаленко, Оппель. Особенно строго относились к изучению
анатомии. В запястье есть восемь косточек, студенты на ощупь должны были
знать, какие правой руки, какие левой. А знаменитый Тонков укалывал на
экзамене труп длинной иглой и спрашивал:
- Через что прошла игла?