"Герман Гессе. Под колесами" - читать интересную книгу автора

ведь прав со своей точки зрения: в его задачу не входит воспитание
экстравагантных характеров, он готовит хороших латинистов, людей, не
сбивающихся со счета, верноподданных граждан. Но кто здесь больше,
страдает, - учитель от ученика или наоборот, кто больший тиран и мучитель,
кто из них корежит и губит душу и жизнь другого, этого нельзя исследовать
без гнева и стыда при мысли о собственной юности. Впрочем, это и не наше
дело, а к тому же при нас всегда остается утешение, что раны, полученные в
юности, у подлинных гениев почти во всех случаях зарубцовываются и вопреки
школе из них вырастают люди, которые создают прекрасные творения, а когда
они будут лежать на погосте и вокруг их имени воссияет приятный ореол
чего-то ушедшего и далекого, учителя представят их последующим "поколениям в
качестве достойных всяческого подражания образцов благородства. Десятилетие
за десятилетием идет борьба между законом и вольным духом, и из года в год
наблюдаем мы: стоит только появиться юноше с более глубоким и вольнолюбивым
умом, как Государство и школа, не жалея сил, стараются согнуть его у самого
корня. А ведь именно те, кого так ненавидят учителя-педанты, кого они чаще
всех наказывают, кого изгоняют, кто убегает, - как раз они и обогащают из
поколения в поколение сокровищницу нашего народа. А сколько из них, затаив в
себе гордыню, замыкается и гибнет!

В соответствии с добрым старым правилом, бытующим во всех школах, как
только учителя почуяли недоброе, то к обоим странным семинаристам были
удвоены не любовь и ласка, а строгость. Только эфор, гордившийся Гансом как
самым прилежным учеником на уроках древнееврейского языка, предпринял
неуклюжею спасательную операцию. Прежде всего он велел ему явиться к себе в
кабинет - уютную комнату бывшего настоятеля монастыря в эркере, где согласно
преданию доктор Фауст, родом из расположенного неподалеку Книттлингена,
осушил не один кубок эльфингского. Эфора никак нельзя было назвать
ограниченным человеком, кое-что он смыслил, не лишен был и практического
ума, испытывал некое добродушное благоволение к своим воспитанникам и любил
обращаться к ним на "ты". Но главной его бедой было раздутое тщеславие,
оно-то и заставляло его, хвастовства ради, выделывать на кафедре разного
рода кунтштюки и лишало всякой терпимости, как только кто-нибудь высказывал
малейшее сомнение в его авторитете и всемогуществе начальственной власти. Он
не выносил, когда ему перечили, и не был в состоянии признать даже самую
незначительную свою оплошность. Вот и получалось, что безвольные и нерадивые
ученики превосходно уживались с ним, а обладавшие более ярким и прямым
характером страдали, так как даже намек на противоречие раздражал его.
Отечески-дружескую роль с подбадривающим взглядом и проникновенным голосом
он исполнял виртуозно, ее-то он и разыграл теперь.

- Прошу вас садиться, Гибенрат, - приветливо обратился он к Гансу,
после того как крепко пожал руку робко вошедшему юноше. - Мне хотелось бы
немного побеседовать с вами. Но позвольте говорить вам "ты".

- Пожалуйста, господин эфор!

- Ты, вероятно, уже сам заметил, дорогой Гибенрат, что за последнее
время успехи твои оставляют желать лучшего, - во всяком случае, это касается
древнееврейского языка. До сих пор ты, пожалуй, был первым по этому