"Владимир Гиляровский. Мои скитания" - читать интересную книгу автора

воскре-сенье устраивали "парти плезиры" на всполье, в тундру, специально для
заготовления розог, которые и хранили в погребе.
- Чтобы свежие были!
Употреблять их приходилось все-таки редко, но тра-диции велись. Оба
сторожа, николаевские солдаты, ни-когда не могли себе представить, что можно
ребят не пороть.
- Ум выгонять надо оттуда, чтобы он в голову шел,- совершенно
безапелляционно заявил Онисим и сокрушался, что "мало порют ныне".
Мои отец тоже признавал этот способ воспитания, хотя мы с ним были
вместе с тем большими друзьями, ходили на охоту и по несколько дней,
товарищами, про-водили в лесах и болотах. В 12 лет я отлично стрелял и
дробью и пулей, ездил верхом и был неутомим на лы-жах. Но все-таки я был
такой безобразник, что будь у меня такой сын теперь, в XX веке, - я,
несмотря ни на что, обязательно порол бы его.
Когда отец женился во второй раз, муштровала меня аристократическая
родня мачехи, ее сестры, да какая-то баронесса Матильда Ивановна, с
коричневым старым псом "Жужу"!.. В первый раз меня выпороли за то, что я,
купив сусального золота, вызолотил и высеребрил "Жу-жу" такие места, которые
у собак совершенно не при-нято золотить и серебрить.

x x x

Сидели все на балконе и пили кофе. Были гости. Ма-тильда Ивановна
сухая, чопорная в шелковой косынке, что-то вязала. Вдруг вбегает "Жужу", на
минутку садится, взвизгивает, вертится, поднимает ногу и тщетно старается
слизнуть золото, а оно так и горит. Что тут было! Меня "тетеньки" поймали в
саду, привели дворню и выпороли в беседке. Одна из тетенек, дева не первой
свежести, собственноручно нарвала крапивы и велела ввязать ее в розги. Потом
я ей за это жестоко отомстил. Стал к нам ездить офицер, за которого она
вышла потом замуж. По вечерам они уходили в старую беседку, в ту самую, где
меня пороли, и мирно беседовали вдвоем. Я проломал гнилую крышу у беседки
утром, а вечером, когда они сидели на диване и объяснялись в любви, я влез
на соседний высокий забор и в эту дыру на крыше, прямо на голову влюбленных,
высыпал целую корзину наловленных в пруде крупных жирных лягушек, штук сто!
Визг тети и оранье испуганного храброго вояки-же-ниха, гордившегося медалью
за усмирение Польши, я услышал уже из конца чужого сада. Мне за это ничего
не было. Жених и невеста молчали об этом факте, и много лет спустя я, будучи
уже самостоятельным, со-знался тете, с которой подружился. Оказывается, что
лягушки-то и устроили ее будущую счастливую семей-ную жизнь. Это был
лягушечий период. Справа от на-шего дома жил мальчик Костя. За то, что он
фискалил и жаловался на меня- я посадил его в чан, где на дне была вода и
куда я накидал полсотни лягушек. Конечно, Костя пожаловался, и я был сечен
долго и больно. Это было требование отца Кости, старого бритого чиновника,
ходившего в фризовой шинели и засаленном форменном картузе. Эту шинель потом
я, в отместку за порку, всю разрисовал масляной охрой, все кругами, кругами.
До-гадывались, но уличить меня не смели. Для исполнения цели надо было рано
утром влезть из сада в окно и в сенцах, где висела шинель, поработать над
ней. Через неделю шинель поотчистили, но желтые круги все-таки были видны
даже через улицу.
- Хорошенькие воспоминания детства: только одни шалости, а где же