"Владимир Гиляровский. Мои скитания" - читать интересную книгу автора

приветливую елку над новым домом на краю деревни.
Иван Елкин! Так звали в те времена народный клуб, убежище холодных и
голодных- кабак. В деревнях ни-когда не вешали глупых вывесок с
казенноканцелярским названием "питейный дом", а просто ставили елку над
крыльцом. Я был горд и ясен: в кармане у меня звякали три пятака, а перед
глазами зеленела над снежной кры-шей елка, и я себя чувствовал настолько
счастливым, на-сколько может себя чувствовать усталый путник, одетый при
20-градусном морозе почти так же легко, как одева-лись боги на Олимпе... Я
прибавил шагу, и через минуту под моими ногами заскрипело крыльцо. В сенях я
столк-нулся с красивой бабой, в красном сарафане, которая по-стилала около
дверей чистый половичок.
- Вытри ноги-то, пол мыли! - крикнула она мне. Я исполнил ее желание
и вошел в кабак. Чистый пол, чистые лавки, лампада у образа. На стойке
бочонок с краном, на нем висят "крючки", медные казенные мерки для вина. Это
- род кастрюлек с длинными ручками, ме-рой в штоф, полуштоф, косушку и
шкалик. За стойкой полка, уставленная плечистыми четырехугольными
полу-штофами с красными наливками, желтыми и зелеными на-стойками. Тут были:
ерофеич, перцовка, полыновка, ма-линовка, рябиновка и кабацкий ром, пахнущий
сургу-чом. И все в полуштофах: тогда бутылок не было по каба-кам. За стойкой
одноглазый рыжий целовальник в крас-ной рубахе уставлял посуду. В углу на
лавке дремал обо-рванец в лаптях и сером подобии зипуна. Я подошел, вы-нул
пятак и хлопнул им молча о стойку. Целовальник молча снял шкаличный крючок,
нацедил водки из крана вровень с краями, ловко перелил в зеленый стакан с
толстым дном и подвинул его ко мне. Затем из-под стойки вытащил огромную
бурую, твердую, как булыжник, пе-ченку, отрезал "жеребьек", ткнул его в
солонку и подви-нул к деревянному кружку, на котором лежали кусочки хлеба.
Вышла хозяйка.
- Глянька, малый, да ты левое ухо отморозил.
- И впрямь отморозил...
- Давай-ка снегу.
Хозяйка через минуту вбежала с ковшом снега.
- Нокося, ототри!... Да и щеку-то, глядь, щеку-то. Я оттер. Щека и ухо
у меня горели, и я с величайшим наслаждением опрокинул в рот стакан сивухи и
начал за-кусывать хлебом с печенкой. Вдруг надо мной прогремел бас:
- И выходишь ты дурак, - а еще барин! Передо мной стоял оборванец.
- Дурак, говорю. Жрать не умеешь! Не понимаешь того, что язык- орган
вкуса, а ты как лопаешь? Без вся-кого для себя удовольствия!
- Нет, брат, с большим удовольствием, - отвечаю.
- А хочешь получить вдвое удовольствие? Поднеси мне шкалик, научу
тебя, неразумного. Умираю, друг, с по-хмелья, а кривой черт не дает! Лицо
его было ужасно: опух, глаза красные, борода растрепана и весь дрожал. У
меня оставалось еще два пятака на всю мою будущую жизнь, так как впереди
ничего определенного не предви-делось. Вижу, человек жестоко мучится. Думаю,
- ри-скнем. То ли бывало... Бог даст день, бог даст и деньги! И я хлопнул
пятаками о стойку. Замелькали у кривого крючок, стаканы, нож и печенка.
Хозяйка, по жесту бро-дяги, сняла с гвоздя полотенце и передала ему. Тот
намо-тал конец полотенца на правую руку, другой конец пере-кинул через шею и
взял в левую. Затем нагнулся, взял правой рукой стакан, а левой начал через
шею тянуть вниз полотенце, поднимая, таким образом, как на блоке, правую
руку со стаканом прямо ко рту. При его дрожа-щих руках такое приспособление