"Владимир Алексеевич Гиляровский. Сочинения в четырех томах. Том 4" - читать интересную книгу автора

безбоязненно под ногами, подбирали овес.
Из трактира выбегали извозчики - в расстегнутых синих халатах, с ведром
в руке - к фонтану, платили копейку сторожу, черпали грязными ведрами воду и
поили лошадей. Набрасывались на прохожих с предложением услуг, каждый хваля
свою лошадь, величая каждого, судя по одежде, - кого "ваше степенство", кого
"ваше здоровье", кого "ваше благородие", а кого "вась-сиясь!"[1]
Шум, гам, ругань сливались в общий гул, покрываясь раскатами грома от
проезжающих по булыжной мостовой площади экипажей, телег, ломовых полков[2]
и водовозных бочек.
Водовозы вереницами ожидали своей очереди, окружив фонтан, и, взмахивая
черпаками-ведрами на длинных шестах над бронзовыми фигурами скульптора
Витали, черпали воду, наливая свои бочки.
Против Проломных ворот десятки ломовиков то сидели идолами на своих
полках, то вдруг, будто по команде, бросались и окружали какого-нибудь
нанимателя, явившегося за подводой. Кричали, ругались. Наконец по общему
соглашению устанавливалась цена, хотя нанимали одного извозчика и в один
конец. Но для нанимателя дело еще не было кончено, и он не мог взять
возчика, который брал подходящую цену. Все ломовые собирались в круг, и в
чью-нибудь шапку каждый бросал медную копейку, как-нибудь меченную.
Наниматель вынимал на чье-то "счастье" монету и с обладателем ее уезжал.
Пока мой извозчик добивался ведра в очереди, я на все успел
насмотреться, поражаясь суете, шуму и беспорядочности этой самой тогда
проезжей площади Москвы... Кстати сказать, и самой зловонной от стоянки
лошадей.
Спустились к Театральной площади, "окружили" ее по канату. Проехали
Охотный, Моховую. Поднялись в гору по Воздвиженке. У Арбата прогромыхала
карета на высоких рессорах, с гербом на дверцах. В ней сидела седая дама. На
козлах, рядом с кучером, - выездной лакей с баками, в цилиндре с позументом
и в ливрее с большими светлыми пуговицами. А сзади кареты, на запятках,
стояли два бритых лакея в длинных ливреях, тоже в цилиндрах и с галунами.
За каретой на рысаке важно ехал какой-то чиновный франт, в шинели с
бобром и в треуголке с плюмажем, едва помещая свое солидное тело на узенькой
пролетке, которую тогда называли эгоисткой...

ТЕАТРАЛЬНАЯ ПЛОЩАДЬ

Грохот трамваев. Вся расцвеченная, площадь то движется вперед, то вдруг
останавливается, и тысячи людских голов поднимают кверху глаза: над Москвой
мчатся стаи самолетов - то гусиным треугольником, то меняя построение, как
стеклышки в калейдоскопе.
Рядом со мной, у входа в Малый театр, сидит единственный в Москве
бронзовый домовладелец, в том же самом заячьем халатике, в котором он писал
"Волки и овцы". На стене у входа я читаю афишу этой пьесы и переношусь в
далекое прошлое.
К подъезду Малого театра, утопая железными шинами в несгребенном снегу
и ныряя по ухабам, подползла облезлая допотопная театральная карета. На
козлах качался кучер в линючем армяке и вихрастой, с вылезшей клочьями
паклей шапке, с подвязанной щекой. Он чмокал, цыкал, дергал веревочными
вожжами пару разномастных, никогда не чищенных "кабысдохов", из тех, о
которых популярный в то время певец Паша Богатырев пел в концертах слезный