"Вернер Гильде. Непотопляемый "Тиликум" [B]" - читать интересную книгу автора

чужие лысины, разномастные прически да головные платки, а в последних
классах - еще и девочек на левой стороне хор.
Посередине, как на троне, возвышался над всеми старший учитель Ниссен
за клавиатурой органа.
В это воскресенье отец сказал:
- Ханнес, после церкви подожди меня у дверей.
Не иначе как предстояло какое-то большое дело, касающееся моей персоны.
Под этим впечатлением, должно быть, я внимал словам проповеди пастора
Рухмана более сосредоточенно, чем обычно. Впрочем, и отвлечься-то
по-настоящему в нашей выкрашенной в белое кирхе так и так было не на что.
Все давным-давно до мелочей было знакомо.
После службы я увидел отца, беседующего с учителем Ниссеном. Между ними
стоял пастор Рухман, то и дело молитвенно вздымающий обе длани. Наконец
Ниссен с пунцовым лицом выбежал из церкви и рысью помчался к школе. У меня
аж зачесалось пониже спины, как представил, какая могучая трепка ожидает
меня после обеда. Но тут ко мне подошел пастор Рухман.
- Скажи-ка, Иоганнес, ты и в самом деле не знал, что ответить тогда, в
школе?
- Знал, господин пастор... - И тут меня прорвало. Все горести
несправедливо обиженного тринадцатилетнего мальчишки выплеснулись наружу.
Почему мои нелады с Ниссеном должны отражаться на школьных оценках?
Конечно, я и сам понимаю, что я озорник, и готов отвечать за свои проказы.
Хорошая порка - вполне справедливое наказание за это. Но зачем же позорить
меня на открытом уроке при родителях? В этот день мне так хотелось быть
ничуть не хуже других учеников, а меня выставили каким-то чуть ли не
преступником.
Дети очень чутки к несправедливости, и мне казалось просто
непорядочным, что Ниссен использует свое учительское положение для
сведения счетов со мной за наши внешкольные распри. Позднее, когда я сам
стал морским офицером и капитаном и на мои плечи легла огромная
ответственность, я часто думал об этих своих школьных годах. Капитан на
море обладает практически неограниченной властью. Он - первый после бога.
И как же велико у него искушение перенести свои симпатии и антипатии на
служебные дела! Каюсь, случалось иной раз такое и у меня. Надеюсь, однако,
что большей частью мне удавалось все же отделить капитана Босса от Ханнеса
Фосса.
Пастор Рухман понял, должно быть, что творилось в моей душе. Как
шлезвиг-голштинец, он уловил, конечно, почему я не смог произнести слово
"бодден". Как сельский пастырь, он знал, насколько велика зависимость его
больших и маленьких овечек от местных традиций, в соответствии с которыми
неприличным считалось задавать кому-то вопрос, на который тот не мог
ответить. Поэтому в школе на открытых уроках и было принято спрашивать
лишь тех, кто сам вызвался.
- Иоганнес, - сказал наконец пастор, - а кем бы ты хотел стать?
- Пойду к хозяину, - ответил я, что по-нашему, по-деревенски, означало:
пойду в батраки.
- А выучиться какому-нибудь ремеслу ты не хочешь?
- Еще как хочу, господин пастор, на корабельного плотника! - выпалил я,
отлично сознавая всю безнадежность подобного желания. Мечта об этой
профессии теплилась лишь где-то в самом дальнем уголке моей души.