"Нодар Джин. Повесть о смерти и суете" - читать интересную книгу автора

Заря Востока промолчала, а попугай крякнул по-английски:
-- Апартеиду нет!
Я велел ему заткнуться, но он грязно выругался.
-- Почему молчишь? -- спросил я Зарю Востока.
-- Сказали же тебе: его нету, -- огрызнулась она.
-- В бильярдной?
-- В Квинсе, как ты ему и советовал! На кладбище. Там ведь у вас подох
кто-то! А твой Тариел звонит и - плевать, грит, на банкет, тут у нас
похороны затягиваются, -- хмыкнула она.
-- Как именно он сказал? -- оживился я.
-- Так и сказал - "затягиваются"! -- осклабилась Заря Востока. -- Ямку
что ли недоковыряли?! Ты-то ведь отхоронился уже, кутить нагрянул! А он
застрял в этом гавёном Квинсе! Уже второй раз за десять дней! Завёл,
наверно, поблядушку из землячек!
-- Успокойся! -- сказал я. -- Похороны да, затянулись.
-- А то ты очень того хочешь, чтобы я успокоилась! -- пронзила она меня
злобным взглядом.
-- Конечно, хочу! -- заверил я. -- Мне надо у тебя получить десятку,
раз уж Тариела нету.
Заря Востока вскинула глаза на попугая и прищёлкнула пальцами. Попугай
тоже обрадовался:
-- Ты - жопа!
Мне было не до скандала. Обратился я поэтому не к нему:
-- Что это ты, Заря Востока?
-- А что слышал! -- раскричалась она. -- Сперва советуешь бросить меня
на фиг, а потом у меня же требуешь деньги!
-- Это не так всё просто, -- побледнел я. -- Объяснить?
-- Я занята! -- и снова щёлкнула пальцами.
Я показал попугаю кулак - и он сомкнул клюв. Зато весь проголодавшийся
третий мир сверлил меня убийственными взглядами и был полон решимости
бороться уже то ли за сверх-эмансипацию женщин в американском обществе, то
ли за новые привилегии для индейцев в том же обществе.
Кивнув на попугая, я дал им понять, что грозил кулаком не женщине, а
птице. Причём, за дело: за недипломатичность речи. Понимания не добился:
смотрели они на меня по-прежнему враждебно. "Неужели хотят защищать уже и
фауну?" -- подумал я, но решил, что это было бы явным лицемерием, поскольку,
судя по внешности, некоторые делегаты не перестали пока есть человечину.
Догадавшись, однако, что десятки мне здесь не добиться, я одолжил у
попугая слово "жопа" и адресовал его третьему миру.
Шагнул я, между тем, не к выходу, а вглубь зала. К столику с телефоном:
налаживать связь с цивилизацией. Возле столика паслись несколько семинолок.
Пахли одинаковыми резкими духами и одинаково виновато улыбались. Даже рты
были раскрашены одинаковой, бордовой, помадой и напоминали куриные гузки.
Оттеснив их, я поднял трубку. Звонить, как и прежде, было некуда. Я
набрал бессмысленно собственный номер. Никто не отвечал. Не отнимая трубки
от уха, я стал разглядывать затопленный светом зал.
На помосте, перед микрофоном, с гитарой на коленях сидел в соломенном
кресле седовласый Чайковский. Композитор из Саратова. Которого Тариел держал
за старомодность манер. Чайковский был облачён в белый фрак, смотрел на
гитару и подпевал ей по-русски с деланным кавказским акцентом: