"Нодар Джин. Повесть о вере и суете" - читать интересную книгу автора

17-го, а тихий выстрел из пистолета.
Случился он - как гласил заголовок романа - в августе 14-го. В Киеве,
куда пожаловал с визитом русский министр Столыпин, статный архангел на
крылатом коне. Пожаловал же он туда по важным делам, имевшим целью
скоропостижное введение России в светлое будущее. Поскольку эта задача
нелегка, Столыпин к вечеру притомился и отправился отдыхать в оперный театр.
В том же театре оказался уродливый жиденок Мордко. В отличие от
министра, Мордко прислушался не к украинским вокалистам, а к
трехтысячелетнему зову кровожадных предков. Посему во время антракта,
выхватив пистолет, он выстрелил прямо в светлое будущее. Вместе с министром
на паркетный пол замертво повалилась последняя надежда на спасение России.
Плюс - человечества.
Хотя история России плюс человечества заслуживает лишь молчания, я
разбушевался. Как же так, мол? Как можно выдавать это за правдивую хронику?
Во-первых, никакой русский министр никогда и никак в жопу не был последней
надеждой человечества! А во-вторых, Мордко был не клоповидный иудей, а
убежденный выкрест по имени Дмитрий Богров. Как же так, да и можно ли?!
Можно, ответили Деминг с Помаром: Солженицын приехал в Америку за
свободой, а в Америке свободный человек кого хочет, того и обсирает! Я
возразил. Для народных радиочтений можно бы выбрать из его романа что-нибудь
поправдивей, ибо народы несвободной России воспримут, дескать, выбранный
текст как призыв к освобождению родины посредством еврейского погрома.
Деминг обвинил меня в переоценке догадливости народов несвободной
России и удалился тою своей походкой, которую я объяснял привычкой к
бережной эксплуатации обуви.
- Удалился! - хихикнул Помар. - Истый христианин: когда ему грозит удар
по лицу, он сразу подставляет другое. Мое! Но я скажу прямо: если твоих
евреев начнут там бить, то это хорошо, потому что они станут бежать на
свободу, освобождая от себя и несвободную Россию! Ты подумай!
Думать я начал не сразу, поскольку сперва убеждал себя в том, что не
ослышался. Как только, однако, приступил к процессу размышления, его прервал
зычный бас:
- Марк! Быстро, Марк! К телефону: Наташа!
- Это супруга! - побледнел Помар и рванулся с места.
Бас принадлежал большой чернокожей самке с польским именем Ванда. Хотя
Ванда твердила всем, будто приходится дочерью известному краковскому
ксендзу, меня смущало ее другое утверждение: рано или поздно она меня
непременно трахнет. После чего, завершив атаку на дееспособное меньшинство
вещателей, выйдет, наконец, замуж за школьного друга из родной Алабамы. Кого
все мы подозревали в несуществовании.
Своей сексуальной надменностью Ванда была обязана властительному
положению личной секретарши Марка.
- Ванда, - спросил я ее, - кто такая Наташа?
- Стерва! - объяснила она и приблизилась ко мне.
- То есть - супруга нашего Марка?
- Наоборот, нашего Солженицына! - и дотронулась до нижней пуговицы на
моем пиджаке.
- А почему Наташа стерва, Ванда? Кроме того, что она уже замужем?
- Жалуется, что не знаю русского!
- А на кой хрен это ей нужно? - сказал я с раздражением, относившемся