"Анатолий Гладилин. Тень всадника" - читать интересную книгу автора

- Кавалер, угостите стаканчиком красного?
Характеристика противника: из разряда легкой кавалерии, мастерица, опрятно
одетая. Специалисты определили бы как изящную и стройную.
На мой взгляд - мало там заманчивых женских выпуклостей. Уж больно худа.
Но смешные веснушки на носу придают шарм. Словом, на любителя. Отбиться можно.
Как же я отбивался? Спешил эскадрон и открыл прицельный огонь? Иронично
заметил, что приличные девушки к чужим столикам не подходят? Гордо заявил, что
я из другого мира и годен лишь к строевой службе?
Куда там! Капитана Жерома Готара бросило в жар, он что-то промычал,
промямлил и не спешил эскадрон, а спешно заказал бутылку бордо.
В войсках полнейшая паника. О чем вести разговор? Однако девица-мастерица
сама выручила. Однажды раскрыв рот, она его уж не закрывала.
Мне популярно растолковали, что мужчины нынче жмоты, норовят угощать вином
в разлив, и поди проверь качество вина; все кругом потеряли стыд и совесть, в
кофейнях в винные бочки подливают воду, ей подружка рассказывала, а Софи
прислуживает у стойки, марочные бутылки, конечно, стоят дороже, зато без
обмана, впрочем, год назад вообще ничего не было, люди давились в очередях за
хлебом, за углем, за мылом, теперь в лавках товару до потолка, и кому
понадобился якобинский террор, слава Богу, что Робеспьера отправили к дьяволу,
жаль только, что он не успел отрубить головы тем, кто разбавляет вино водой...
Я спросил, не хочет ли... - как? Одаль? рад знакомству! - не хочет ли
Одиль поужинать? Одиль авторитетно заверила, что от дармовой еды никто не
отказывается, хотя она, Одиль, не из тех, кто потерял стыд и совесть, чтоб я не
беспокоился.
Смысл последней фразы я понял, когда Одиль привела меня в свою мансарду. С
неимоверной быстротой она разделась и юркнула в постель.
- Ну, иди же...
Идти куда? Эх, сейчас бы на маневры с эскадроном! Привычно и спокойно...
Я снял плащ, отстегнул саблю.
- Так и думала, военный или полицейский, - прокомментировала Одиль. -
Взгляд строгий.
Сумерки, льющиеся из окна, помогли мне преодолеть робость. Я скинул
одежду.
- Что ты лежишь, как бревно? В атаку, офицер!
- Я был ранен, я не знаю, - забормотал я в замешательстве, но оказался в
умелых руках, и скоро подо мной попискивало что-то мягкое, теплое. На улице
зажгли фонарь, окно чуть освещало мансарду, я заметил, что Одиль лежит с
закрытыми глазами, а на лице довольная гримаса. "Давай, офицер, работай", -
требовала Одиль, и я исправно работал, здорово разогрелся. Вообще, по здравом
размышлении, это не самая тяжелая работа, бывает и похуже... Весьма приятная
работа... Что же дальше? И вдруг - ой-ой-ой - я не удержался, из меня потекло.
Одиль вскрикнула и как будто потеряла сознание.
Какой конфуз!
Какой позор!
Одеться и бежать от стыда!
Но так поступают жалкие трусы. Надо хотя бы извиниться...
Одиль открыла глаза. Я извинился. Одиль не поняла. А когда поняла, начала
хохотать, как сумасшедшая:
- Это же и есть любовь!
Это любовь? Я полагал...