"Анатолий Гладилин. Евангелие от Робеспьера" - читать интересную книгу автора

Робеспьер ответил ему мягко, напомнив о былой дружбе. Однако стало
ясно, что теперь борьба между партиями пойдет не на жизнь, а на смерть. И
первым это почувствовал Луве. Вечером того же дня, когда на заседании
Конвента он был публично разбит и осмеян, Луве сказал жене: "Нужно быть
готовым к эшафоту или к изгнанию!"


* * *

...И когда Жиронда пыталась не допустить суда над королем, в самый
разгар прений на трибуну поднялся новый оратор.
- Да, - сказал он, - я поддерживаю тех, кто протестует против суда над
королем. Всякий король считает себя существом особым и действует
соответственно. Стоя вне закона и даже выше общего для всех закона, имеет ли
он право требовать, чтобы ему позволили воспользоваться преимуществами
закона, когда он побежден? Что применимо к гражданину, не может быть
применено к человеку, который претендует быть выше гражданина. Пусть же
королевская власть несет кару за свое высокомерие. Не судить мы его должны,
мы должны карать его.
Строгая логика депутата, фанатичная убежденность захватила собрание. Но
больше всего поражало в ораторе сочетание несочетаемого. Хладнокровие,
непреклонность слов - и откровенная привлекательность юности; пристальный
взгляд, суровая, словно вылитая из бронзы фигура - и женственная красота
лица. И контраст этот действовал еще сильнее.
Ни одно выступление Робеспьер не слушал так внимательно. Лицо депутата
знакомо, но имя? Робеспьер наклоняется к сидящему впереди Демулену.
Камилл, кто говорит? Демулен отвечает, не оборачиваясь:
- Сен-Жюст!


* * *

Чтобы понять обстановку, в которой происходили дебаты о суде над
Людовиком XVI, а потом и сам суд, надо представить себе заседание Конвента в
ноябре и декабре 92-го года. Исступление партийной борьбы дошло до
крайности. Случалось, что жирондисты, возглавляемые Барбару, срывались с
мест и, выкрикивая угрозы, потрясая кулаками, бросались на скамьи
монтаньяров. Монтаньяры, в свою очередь, давали знак публике, а та криками
заглушала речи жирондистов или, наоборот, поддерживала выступления
монтаньяров. Марат, как дикий зверь, ревел у подножия трибуны, куда его
систематически не допускали. Оратора Жиронды, обвинявшего монтаньяров во
всех смертных грехах, вплоть до организации убийств и государственной
измены, сменял оратор Горы, который отвечал еще более яростными обвинениями.
И вдруг в освещенном факелами зале появились родственники жертв 10 августа.
Размахивая простреленной пулями одеждой и лохмотьями окровавленных рубашек,
они требовали отмщения королю. Но даже в этой суматошной ожесточенной
перестрелке, которую вели враждующие стороны, можно было наметить одну
особенность: жирондисты, щедро выливая на каждого монтаньяра по ушату
помоев, тем не менее выделяли одного человека. По нему шел особый,
прицельный огонь. Этим человеком был Робеспьер.