"Федор Васильевич Гладков. Вольница (Повесть о детстве-2)" - читать интересную книгу автора

жадно слушала его.
- Гляжу я на тебя, дедушка, и думаю: везде-то ты был, весь-то свет
исходил...
Старичок подмигнул ей, и бороденка его затряслась от смеха.
- Мне вот шесть десятков, а ножки - крепенькие. Всю Россию исходил, все
пути-дорожки измерил. И у моря холодного был, и в Сибири был, и горы
Капказские измерил, и на море Хвалынское каждый годок, как птица, перелетаю.
Человеку негоже к одному месту прикипать: у него дух крылат, он умом богат.
Много ему на свете дано, а лет жизни мало: успей, человече, все переглядеть
да передумать. Кто есть на земле счастливей человека? Никого.
Очевидно, он мог говорить, не умолкая, целый день, словно не в силах
был сдержать своих волнений и удивления перед тем, что видел.
Отцу он не нравился, и недоверие к нему не угасало. А мужик глядел на
Онисима и кряхтел от смутного беспокойства. Отец не вытерпел и язвительно
спросил Онисима:
- А ты, дедушка, работал когда-нибудь аль только одно и делал, что
бродяжил?
Старичок не обиделся и охотно, доверчиво ответил:
- Без труда человек - не человек, а червь.
- А какое у тебя рукомесло-то?
- Я, дружок мой, все ремесла знаю, во всяком деле силы свои испробовал:
и швец, и жнец, и на дуде игрец... А сейчас время приспело - на рыбные
ватаги плыву: икру готовить. Там я - икряник, в полях - бахчевник, в
городах - столарь, а в деревнях - шерстобит. Люблю поющую струну и волны
морские.
Учительница отложила книгу и улыбнулась старику.
- Ты что же это, Онисим, и признавать меня не хочешь?
- Ай-яй-яй! Голубка моя сизокрылая! Варварушка! Как же это я, слепой
сыч, не приметил тебя? Ай-яй, побелела-то как! Ведь я тебя, орлица моя, чай,
годов десять не видал.
Он бойко вскочил и бросился к ней, досадливо качая жидковолосой головой
и хлопая руками по бедрам.
Но учительница спокойно, с насмешливой улыбкой осматривала его с головы
до ног и журила:
- Не изменился ты, Онисим: такой же говорун и непоседа. За эти годы,
должно быть, всю Россию изъездил.
- Я, Варварушка, и в могилу упаду походя. Некие люди совестят: "Покой
своей старости дай, Онисим!.." Человек, говорю, не чурбан, чтобы лежать да
гнить. Он, человек-то, еще в утробе матери беспокоен. Покой для покойников.
А ведь я каждый день солнышко встречаю.
Учительница встала, и они пошли по узкому проходу, за вороха клади, оба
сухонькие, маленькие, странные.
Мужик захохотал.
- Чудеса в решете... Народ-то какой распорядительный! Хозявы!
Отец убежденно подтвердил:
- Незаконный народ. Он - еретик, всему отрицается, а она - средь людей
чужая. Не иначе, барских кровей. От таких народов держись дальше да
оглядывайся.
- Заковыристый народ, верно, - поразился мужик и опять захохотал.
Мать смотрела куда-то вдаль и будто думала вслух: