"Федор Васильевич Гладков. Вольница (Повесть о детстве-2)" - читать интересную книгу автора

видел никогда. "Руслан и Людмила", - прочел я и прижал книжку к груди.
- Ну-ка, прочитай немножко, а я послушаю: может быть, тебе эта книжечка
не по зубам.
Угроза лишиться этой ослепительной книжки сразу воодушевила меня: я
смело и самоуверенно раскрыл ее и крикнул:
- Я и Псалтырь много раз читал, и Пролог, и Цветник! Про Капказского
пленника, "Песню про купца Калашникова" и Кольцова "Песни".
- О, да ты, оказывается, совсем начитанный! Ну-ка, ну-ка!
Хоть я и переживал в эти минуты прилив дерзкого желания доказать ей,
что я - сильный в грамоте и все отлично понимаю, но четкие строчки книги
расплывались, ускользали, я спотыкался, старался их поймать и собирал слова
по буквам.
- Не торопись, голубчик. Поспешишь - людей насмешишь, и тебе будет
стыдно. Надо каждое слово спокойно и осторожно глазом и умом вбирать в себя.
Взял, втянул его, осмыслил - тогда и произноси уверенно. Так и людей
постигай. Не суди о них с первого взгляда, а то впросак попадешь, и будет
нехорошо. Ну, иди, читай, а что не поймешь - меня спроси.
Я, возбужденный, вспотевший, возвратился на свое место. Мать, тоже
взволнованная и счастливая, уткнулась вместе со мною в книгу.
А отец, считая себя выше побалушек, вдумчиво и умственно говорил о
чем-то с мужиком. На учительницу он больше не обращал внимания, а может
быть, по привычке хотел показать ей, что хоть она и образованная, но
все-таки - баба, а баба в мужских делах ничего не смыслит.
Ульяна раскачивалась с ребенком у груди, и темное, измученное лицо ее
опять застыло в скорби.
Пароход дрожал от грохота и людского движения. Неподалеку от нас наверх
шла лестница, и по ней поднимались и сходили хорошо одетые господа.
Носильщики в белых фартуках тащили туда чемоданы и мешки, стянутые ремнями.
Дамы в маленьких шляпках на лбу, потряхивали турнюрами, вели на цепочках
беленьких собачек. Это были люди какого-то другого мира - странно
приторного, чуждого, непонятного.
Где-то далеко играла гармония с колокольчиками и визгливо пели девки. Я
стал перелистывать книжку и увидел картинки. Потрясенный ими, я весь ушел в
другую жизнь - в жизнь мечты и сказки. Мать прислонилась головой к моему
плечу и тоже не отрывала глаз от картинок.
А на площадке палубы артель грузчиков дружно завывала с натугой и
вздохами:
- И-йох! да и-йох!..
Я не заметил, как прибежал прыткий старичок, только услышал его
скрипучий голос и лукавый смех.
- Сколь ни толкуй, работнички, сколь своего житья-бытья ни обдумывай, а
жизни не перегонишь - ее не взнуздаешь. Песня-то что с людьми делает, ай-ай!
Глядел не нагляделся. Тяжко им, пудов по сорок тянут. А вот песня чудо
творит - как перышко этот груз летит... То же и на корме: поют, пляшут,
веселятся. А за кормой, над пучиной, чайки летают, белые, как кипень. Слеза
меня прошибла от такой благодати. Ах, как человек духом возносится! Сим
человек светел, а мало кто сие приметил.
Ни отец, ни мужик, ни Ульяна не слушали его, не слушала, казалось, и
учительница, но, не отрываясь от толстой книги, с затаенной улыбкой
поглядывала на него исподлобья. Мать уставилась на него сияющими глазами и