"Виталий Гладкий. Ликвидатор" - читать интересную книгу автора

непоседливых и шустрых, я принимался за физические упражнения, с точки
зрения шафранового старца совершенно мне противопоказанные. Просто бродить
по деревне я опасался - ее сторожили огромные мохнатые волкодавы, похожие на
львов, и мне вовсе не улыбалась перспектива испытать на своей шкуре остроту
и крепость их клыков, легко разгрызающих самые большие мослы. А потому я
лишь приседал и отжимался от земли до полного изнеможения, стоически терпя
боль, скручивающую все еще вялые мышцы в твердокаменные жгуты. Но если тело
постепенно становилось послушным, а мускулы наливались силой, то мое
моральное состояние оставляло желать лучшего. Старик лишь фыркал от
негодования, глядя, как я валяюсь день-деньской неподвижным бревном с
остановившимся взглядом, почти не реагируя на окружающих, погруженный в
черную меланхолию, легко распознаваемую по моей постной физиономии. Даже
уроки языка, вначале нравившиеся мне больше всего тем, что вносили
определенное разнообразие в непривычные для меня ничегонеделание и
постельный режим, теперь стали едва ли не пыткой. И только чтобы не обидеть
старца, я глубокомысленно морщил лоб, делая вид, что запоминаю мяукающие
звуки, а затем, с трудом выдавливая слова, мычал в ответ какую-то
тарабарщину, совершенно не задерживающуюся в мозгах. Я хотел умереть. Эта
мысль все настойчивее вползала в сознание помимо моей воли, отравляя все
вокруг невидимым ядом безразличия и отрешенности от всего земного. Мне
по-прежнему не давал покоя вопрос - кто я? Мучили и другие вопросы: куда я
летел на "железной птице", откуда и зачем, почему я не похож на жителей
деревни и не знаю их язык, есть ли у меня семья... и еще добрый десяток "по
какой причине" и "отчего". Но главным были нескончаемые видения, не дающие
покоя ни во сне, ни в часы бодрствования, - стоило закрыть глаза, как передо
мною разворачивалось зрелище кровавой вакханалии, где я был основным
действующим лицом. Мелькали искаженные злобой и ужасом лица, роящиеся,
словно мухи над кучей навоза, разверстые рты исторгали беззвучные крики; эти
похожие на нетопырей лики пикировали, пытаясь разорвать меня призрачными
когтями, вырастающими из полупрозрачных тел, а я отмахивался чем только мог,
и, как ни странно, каждый мой удачный выпад рвал на части их бесплотные
туловища, а из ран выплескивались потоки темно-красной крови, настолько
реальной, что ее тяжелый солоноватый запах временами вызывал приступы
удушья. Ко всем моим душевным и физическим страданиям прибавилась еще и
бессонница. Когда наконец мозг избавлялся от кошмаров и мне казалось, что в
самый раз прикорнуть, в тело неожиданно начинала вливаться злая энергия,
настоянная на беспричинном страхе. И веки, вместо того чтобы смежиться,
намертво прирастали к глазницам. В такие моменты мне хотелось подняться и
бежать куда глаза глядят. Но вместо этого я сжимался в комок и грыз кисть
руки, чтобы заглушить рвущийся наружу стон, больше похожий на вой. Все это
происходило в основном на исходе ночи, а когда всходило солнце, я,
утомленный борьбой с самим собой, становился похож на человека, разбитого
параличом, - безгласным, недвижимым, безвольным, не имеющим ни желаний, ни
устремлений, присущих одушевленному существу. Кроме единственного - жажды
вечного покоя. Волкодав Конец рабочего дня в зоне отличается тем, что не
хочется покидать цех и возвращаться в кошару*. Если на свободе тебя ждет
семья, или кружка пива с косушкой в близлежащем пивном гадючнике, или, на
худой конец, опостылевшая общага, где все же иногда случаются маленькие
примитивные праздники, нередко с мордобоем и пьяными зареванными шалавами,
то в "местах, не столь отдаленных" возвращение к обтруханным нарам или