"Иоахим Гофман. Сталинская истребительная война (1941-1945 годы) " - читать интересную книгу автора

теперь настал момент, излагая дословно, "от обороны перейти к военной
политике наступательных действий". Какое значение имеет это выступление
Сталина для вынашиваемых им агрессивных намерений, вытекает уже из того
факта, что, вопреки обычной практике, его слова были скрыты от
общественности и текст его речи исчез в центральных партийных архивах. Такие
сталинские дезинформаторы, как пресловутый генерал Голиков и журналист
Безыменский, давно ввели в обиход вводящие в заблуждение версии, проникшие в
особенности в западногерманскую историографию и выдававшиеся здесь за
доказательство, якобы, мирных намерений Сталина. Правда, в изменившихся
политических условиях России после конца Советского Союза не удалось утаить,
что наряду с оригинальной версией речи Сталина, хранящейся сейчас в так
называемом Президентском архиве и по-прежнему недоступной, существует ее
"краткая запись" в Российском центре хранения и изучения документов новейшей
истории, при определенных предпосылках доступная интересующимся.
Наши прежние познания об агрессивных намерениях Сталина находят полное
подтверждение уже и в этой краткой записи, что теперь побудило Безыменского
представить свои старые версии вновь, в известной мере в обновленном облике.
Нельзя понять иначе обстоятельную статью под названием "Что же сказал Сталин
5 мая 1941 года?",[39] появившуюся в журнале "Новое время", ведь здесь в
пространных комментариях, обходя решающие пассажи высказываний Сталина,
вновь утверждается, что тот заботился исключительно об обороне, а не о
нападении и что противоположные интерпретации лишены всяких оснований. В
Германии такие словоизлияния тотчас упали на благодатную почву. И за
боннским историком Александром Фишером было оставлено право представить в
юбилейной статье респектабельной "Франкфуртер Альгемайне Цайтунг" по случаю
50-й годовщины со дня нападения на Советский Союз версию Безыменского,
вводящую в заблуждение, как последнее слово пришедшей в движение российской
историографии. При этом, ввиду многочисленных доказательств, к данному
моменту уже не могло быть сомнений относительно подлинного основного пункта
сталинской речи. Военнопленные советские офицеры уже вскоре после начала
войны достаточно единодушно проинформировали об этом немцев.
Теперь была предпринята попытка поставить под сомнение значимость и
таких свидетельств при помощи взятого с потолка утверждения, что
военнопленные не будут говорить правду на допросах. Но верно именно
противоположное, и даже в советской военной историографии "показаниям
военнопленных солдат, офицеров и генералов, а также перебежчиков"
придавалось "существенное значение в качестве первичного источника".[40] Как
советское, так и немецкое командование подтверждало правильность этого
вывода. "Военнопленные являются важным источником для получения важных
данных о враге", - говорится, например, в приказе командира советского 6-го
стрелкового корпуса генерал-майора Алексеева и бригадного комиссара Шуликова
от 22 июля 1941 г. И совершенно аналогично - в приказе начальника штаба 21-й
армии генерал-майора Гордова от 8 августа 1941 г.: "Пленных нужно
рассматривать как основной источник сведений о враге". Как показал командир
27-го стрелкового корпуса генерал-майор Артеменко в сентябре 1941 г., "эти
показания были самым главным материалом, который имелся о враге... Итак,
немецкий военнопленный оставался единственным надежным информационным и
разведывательным материалом. Многие операции начинались лишь затем, чтобы
добыть пленных". Немецкий опыт был аналогичен. И в докладе отдела
иностранных армий Востока Генерального штаба сухопутных войск о разведслужбе