"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Состязание певцов (новелла)" - читать интересную книгу автора

возможно, полагаете вы, и не столь неблагоприятна для моих ученых занятий.
Подумайте и о том, что я не могу причинить обиды моему королю Андрею II, от
которого получаю содержание в три тысячи марок серебра в год за мои познания
в горном деле. Ведь благодаря им уже разведана не одна жила, богатая
драгоценными металлами, я же сам живу в тишине и покое, не ведая забот, и от
этого выигрывают науки и искусства. Здесь же в Вартбурге я был бы обречен на
вечные ссоры с вашими мастерами-певцами, хотя и мог бы примириться с утратой
ежегодного содержания. Ведь мое искусство зиждется на совсем иных
основаниях, нежели искусство ваших мастеров, а потому и внутренне, и наружно
оно складывается совсем иначе, приобретая совершенно иной облик. Быть может,
им для того, чтобы создавать песни, и довольно одного благочестия и
богатства души (так это они называют), и я не стану презирать их за то, что
они робеют словно малые дети и не смеют заглянуть в иные, чуждые им миры, но
не могу же я поставить себя в один ряд с ними.
- Но конечно же, - заговорил ландграф, - вы разрешите спор между вашим
учеником Генрихом Офтердингеном и другими мастерами и будете присутствовать
на поединке как судья?
- Никоим образом не буду, - отвечал Клингзор. - Да и как бы я мог? Да
если бы и мог, захотел ли бы я? Решайте вы сами, мой высокий повелитель,
решайте, попросту утвердив голос народа, который уж конечно не преминет
сказать свое слово. Но только не называйте Генриха Офтердингена моим
учеником. Мне одно время казалось, что ему присущи и мужество и сила, однако
он лишь глодал горькую скорлупу ореха, а сладости плода так и не вкусил! Что
ж! Без колебаний назначайте день поединка, а я позабочусь о том, чтобы
Генрих фон Офтердинген не опоздал.
Итак, мастер заупрямился, и ландграфу не удалось переубедить его.
Мастер Клингзор никогда не переменял своих решений и потому покинул
Вартбург. Ландграф же богато одарил его.
Роковой день поединка, когда все должно было решиться, наступил. Во
дворе замка возведены были ограждения, словно предстоял рыцарский турнир.
Для певцов внутри круга было поставлено два сиденья, занавешенных черной
тканью, а позади них стоял эшафот. Ландграф назначил судьями двух сведущих в
этом деле придворных, а именно тех самых графа Мейнхарда Мюльбергского и
шенка Вальтера фон Фаргеля, которые сопровождали Клингзора на пути его в
Вартбург. Для судей и для ландграфа были сооружены богато украшенные
подмостки - прямо перед кругом, где должны были выступать певцы; к этим
подмосткам примыкали места для дам и прочих зрителей. И лишь для мастеров
была предназначена особая скамья, тоже убранная черным, - она стояла в
стороне, рядом с эшафотом.
Тысячи зрителей заняли свои места, из всех окон замка выглядывали
любопытствующие, некоторые забрались даже на крышу Вартбурга. Под звуки
приглушенных труб и литавр из замка в сопровождении судей вышел ландграф.
Заняли места на своей скамье и проследовавшие торжественным маршем
мастера-певцы во главе с Вальтером Фогельвейдом. На эшафоте вместе с двумя
подручными находился Штемпель, палач из Эйзенаха, гигантского роста человек
с выражением лица наглым и жестоким; он завернулся в широкий кроваво-красный
плащ, среди складок которого иногда виднелась рукоять огромных размеров
меча. Перед эшафотом занял место патер Леонхард, духовник ландграфа, - ему
надлежало напутствовать побежденного, провожая его в последний путь.
Тревожное молчание воцарилось в толпе, в тишине отчетливо слышался