"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Состязание певцов (новелла)" - читать интересную книгу автора

начинающего ученика звучали в моих ушах напевы, прежде столь ценимые мною. И
тем не менее, подстегиваемый тщеславием, я горел одним желанием - превзойти
всех мастеров-певцов. Неизведанное мною счастье, высшее неземное блаженство
грезилось мне: словно яркая, блещущая золотом звезда стояло оно высоко над
моей головой, и я должен, должен был либо достичь таких высот, либо
погибнуть без надежды на спасение. Я всматривался в высь, я, полон томления,
в тоске протягивал руки к высокой звезде, а тогда ужас холодными, как лед,
крылами касался меня и я слышал: "К чему тоска, к чему надежда? И ты не
слеп, и сила твоя не сломлена, - так разве не в состоянии ты видеть луч
надежды и обрести неземное счастье?" Теперь же, теперь тайна моя открылась
мне. И это для меня верная смерть, однако в смерти приобщусь к неземному
блаженству. Я лежал в своей постели, немощный, больной. И вот однажды, среди
ночи, лихорадочное безумие, заставлявшее меня метаться в постели, не находя
себе места, вдруг отпустило меня, и я почувствовал, как в тишине и покое
нисходит на мою душу кроткое, благодетельное тепло. Мне чудилось, будто я
плыву на облаках, в бескрайних просторах неба. И тут молния прорезала мрак
небес, и я громко вскрикнул: "Матильда!" Я проснулся, и сон исчез. Но сердце
мое стучало в сладостной робости, в неописуемом блаженстве, каких не
испытывал я доселе. Я знал, что во сне громко звал Матильду и был испуган
тем, что - так думалось мне - голос мой разнесся по лесам и полям и что все
горы и все ущелья повторяют сладостное это имя, что на тысячу ладов они
поведают ей самой, сколь несказанно крепко люблю я ее, готовый идти за нее
на смертные муки, что это она и есть яркая звезда, которая, заглянув в мою
душу, пробудила в ней всепожирающую боль безнадежного томления, так что
теперь языки любовного пламени вырвались и поднялись высоко к небу, а душа
моя жаждет - исходит в томлении по ее красоте, по ее прелестям! Теперь,
Вольфрамб, ты узнал мою тайну. Узнал - и схорони ее глубоко в душе. Ты
видишь, что я спокоен, дух мой светел, и ты поверишь мне, если я скажу тебе,
что скорее погибну, нежели обреку себя на позор и презрение глупыми своими
домогательствами. Но ты, ты любишь Матильду, она отвечает тебе такой же
любовью, и я обязан был все рассказать тебе. Как только я поправлюсь, я
пущусь в путешествие в дальние страны, нося смертельную рану в своей груди.
И когда ты услышишь, что жизнь моя окончена, тогда скажи Матильде, что я,
что я...
Юноша не мог говорить долее, голова его упала на подушки, и он
отвернулся к стене. Громкие рыдания выдавали, что творилось в его душе.
Вольфрамб фон Эшинбах был немало обескуражен тем, что поведал ему Генрих.
Опустив глаза, он сидел и все думал, думал, как вызволить друга из пут
неразумной, бешеной страсти, какая грозит ему неминуемой смертью.
Он пытался утешать юношу, говоря ему то, говоря другое, пытался даже
уговорить его ехать вместе с ним назад в Вартбург и с надеждою в груди смело
предстать перед дамой Матильдой, распространяющей окрест яркое сияние
солнца. И Вольфрамб сказал даже, что сам он ничем иным не мог снискать
милостей Матильды, нежели своими песнопениями, и что Офтердинген сумеет, как
и он, "заслужить ее милости прекрасными напевами, сумеет удостоиться ее
снисходительности благодаря своему пению... Несчастный Генрих печально
взглянул на него и сказал:
- Вы уж не увидите меня в замке. Броситься ли мне в пламя костра? Не
слаще ли томительная смерть вдали от нее?
Вольфрамб распрощался с другом, и Генрих остался в Эйзенахе.