"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Крейслериана (II) (Фантазии в манере Калло)" - читать интересную книгу автора

Петер, испытывая с естественнонаучной целью музыкальные способности кошек,
извлекал из нашего домашнего кота, ловко прищемляя ему хвост, за что и бывал
бит отцом (я разумею Петера). Словом, сливоцветный адвокат - звали его
Музевий - вполне вознаграждал меня за смирное сидение: меня крайне забавляли
его гримасы, смешные прыжки и даже его пиликанье.
______________
* За дело! (лат.)

Однажды он произвел настоящий переполох. Все бросились к нему, отец
выскочил из-за рояля, - думали, что с адвокатом страшный припадок: дело в
том, что он сначала стал слегка трясти головой, потом в нарастающем
crescendo продолжал дергать ею все сильнее и сильнее и при этом, водя
смычком по струнам, производил неприятнейшие звуки, щелкал языком и топал
ногами. Оказалось, что виною всему была маленькая назойливая муха: жужжа и
кружась на одном месте с невозмутимой настойчивостью, она садилась на нос
адвокату, хотя он и отгонял ее тысячу раз. Это и привело его в дикое
бешенство.
Иногда сестра моей матери пела какую-нибудь арию. Ах, как я радовался
этому! Я очень любил тетушку. Она много со мной возилась и часто прекрасным
своим голосом, проникавшим мне в душу, пела мне чудесные песни. Они так
запечатлелись у меня в уме и сердце, что я и теперь могу тихонько их напеть.
Те вечера, когда тетушка исполняла арии Гассе, Траэтты{316} или
какого-нибудь другого композитора, были особенно праздничными - в этих
случаях адвокату не разрешали играть. Когда играли вступление и тетушка еще
не начинала петь, у меня уже замирало сердце, необычайное - и радостное и
печальное - чувство охватывало меня с такою силой, что я едва сдерживал
себя. Но стоило тетушке пропеть одну только фразу, как я принимался горько
плакать и, напутствуемый отцовской бранью, изгонялся из залы. Часто отец
спорил с тетушкой: она утверждала, что мое поведение объясняется вовсе не
тем, что музыка действует на меня неприятным, отталкивающим образом, а
скорее чрезмерной моей впечатлительностью. Но отец называл меня глупым
мальчишкой, который выражает свое неудовольствие воем, словно какой-нибудь
антимузыкальный пес. Защищая меня и даже приписывая мне глубоко сокрытое
музыкальное чувство, тетушка главным образом основывалась на том
обстоятельстве, что очень часто, когда отец случайно оставлял рояль
открытым, я целыми часами подбирал благозвучные аккорды и находил в этом
удовольствие. Если мне удавалось нажать обеими руками три, четыре, даже
шесть клавиш, издававших чудесные, нежные звуки, то я без устали повторял
эти полюбившиеся мне аккорды. Я клал голову на крышку рояля, закрывал глаза
и переселялся в другой мир; но потом начинал горько плакать, сам не зная -
от радости или от горя. Тетушка часто меня подслушивала и умилялась, отец же
считал все это детской шалостью. По-видимому, оба они, не только в отношении
меня, но и по другим вопросам, в особенности касающимся музыки, держались
противоположных мнений. Тетушке очень нравились музыкальные произведения,
написанные преимущественно итальянскими композиторами, - просто и безо
всякой пышности. Отец, будучи человеком резким, считал такую музыку
пустозвонной и неспособной завладеть вниманием слушателя. Отец все время
толковал о рассудке, тетушка - о чувстве. Наконец она добилась того, что
отец взял мне в учителя музыки старого кантора, исполнявшего партию альта на
наших домашних концертах. Но - праведное небо! Скоро выяснилось, что тетушка