"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Крейслериана (II) (Фантазии в манере Калло)" - читать интересную книгу автора

меня переоценила, отец, напротив, оказался прав. Как утверждал кантор, мне
никак нельзя было отказать в чувстве ритма, в способности усваивать мелодию.
Но все портила моя необычайная неповоротливость. Когда надо было разучить
упражнение, я садился за рояль с твердым намерением быть прилежным, но очень
скоро заводил свою игру в аккорды и дальше этого не шел. С неописуемым
трудом разучил я несколько тональностей, пока не дошел до безнадежно трудной
с четырьмя диезами. До сих пор отлично помню, что она называется E-dur! На
нотном листе большими буквами было написано: "Scherzando presto"{317}.
Кантор проиграл эту пьеску, и мне очень не понравился ее какой-то
подпрыгивающий, отрывистый характер. Ах, скольких слез, скольких
поощрительных шлепков злополучного кантора стоило мне это проклятое presto!
Наконец наступил страшный для меня день, когда я должен был блеснуть
приобретенными мною познаниями и сыграть все разученные пьески перед отцом и
его музыкальными друзьями. Я все знал хорошо, кроме ужасного E-dur'ного
presto. Накануне вечером я, ожесточившись, сел за рояль и решил во что бы то
ни стало сыграть эту вещь без ошибки. Сам не знаю, как случилось, что я стал
играть на клавишах, находившихся совсем рядом с теми, которые мне полагалось
нажимать. Это мне удалось - пьеса сразу сделалась легче, и я не пропустил ни
одной ноты, хотя играл на других клавишах. Мне даже показалось, что вещь
стала звучать гораздо красивее, чем когда ее играл мне кантор. На сердце у
меня стало легко и весело. На следующий день я смело сел за рояль и бодро
заиграл свои пьески. Отец по временам восклицал: "Не ожидал, не ожидал
этого!" Когда Scherzo было сыграно, кантор очень ласково сказал: "Это
трудная тональность E-dur"; a отец обратился к присутствующему здесь
приятелю: "Посмотрите, как хорошо усвоил мальчик трудную тональность E-dur".
- "Извините, уважаемый, - возразил приятель. - Это F-dur". - "Да нет же,
нет", - спорил отец. "Конечно, да, - настаивал приятель. - Сейчас мы это
проверим". Оба подошли к роялю. "Смотрите", - торжествующе воскликнул отец,
указывая на четыре диеза. "А все-таки мальчик играл в F-dur", - твердил
приятель. Я должен был еще раз сыграть пьесу и сделал это очень
непринужденно. Мне было не совсем ясно, о чем они так серьезно спорили. Отец
взглянул на клавиши, и едва я взял несколько нот, как отцовская рука
схватила меня за ухо. "Сумасбродный, глупый мальчишка!" - закричал он вне
себя от гнева. Крича и плача, я убежал прочь, и этим навсегда закончились
мои занятия музыкой. Тетушка находила, что, сыграв пьесу без ошибок в другой
тональности, я выказал подлинный музыкальный талант. Но я и сам теперь
думаю, что отец был прав, отказавшись учить меня играть на каком бы то ни
было инструменте, ибо моя неповоротливость, отсутствие гибкости и ловкости
пальцев все равно не привели бы ни к чему.
Кажется, это отсутствие гибкости свойственно и моим умственным
способностям. Очень часто, слушая игру признанных виртуозов, вызывающую
общий шумный восторг, я испытываю скуку, отвращение, тоску, и, поелику я не
могу удержаться и честно высказываю свое мнение, вернее, ясно выражаю мое
внутреннее ощущение, я предаю себя на осмеяние благонамеренной, упоенной
музыкой толпы. Разве так не случилось совсем недавно, когда один знаменитый
пианист проездом посетил наш город и должен был играть у одного моего
приятеля? "Сегодня, дорогой мой, - сказал он мне, - вы, наверное, излечитесь
от неприязни к музыке. Вы будете восхищены, потрясены игрой знаменитого Y.!"
По нечаянности на концерте я оказался возле самого рояля. Знаменитый виртуоз
принялся раскатывать звуки вверх и вниз по клавишам, поднял страшный грохот,