"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Серапионовы братья " - читать интересную книгу автора

назад, а когда внутренний голос звучит слишком сильно, то, понятно, язык не
поворачивается для разговоров. Но, впрочем, я слышал, о чем здесь говорилось
и могу дать подробный отчет. Теодор был совершенно прав, говоря, что мы
судили по-детски, думая начать с того, чем кончили тому назад двенадцать
лет, и, когда это не удалось, рассердились друг на друга. Но мне кажется,
что если бы нам и удалось попасть в прежнюю колею, то этим мы доказали бы
самым ясным образом только наши филистерские наклонности. Это напоминает мне
известный анекдот о двух философах, но, впрочем, его следует рассказать
обстоятельнее. В Кенигсбергском университете были два студента, назовем их
Себастьяном и Птолемеем. Оба ревностно занимались изучением философии Канта
и ежедневно затевали горячие споры о том или другом положении. Однажды во
время такого философского диспута, в ту минуту, когда Себастьян поразил
Птолемея одним из сильнейших аргументов, а тот раскрыл рот, чтобы ему
возразить, они были прерваны, и начатый разговор прекратился; а затем судьба
распорядилась так, что оба уже более не видались. Прошло двадцать лет, и вот
однажды Птолемей, проходя по улице города Б***, увидел идущего перед собой
человека, в котором сразу же узнал друга своего Себастьяна. Тотчас бросился
он к нему, схватил его за плечи, и едва тот успел обернуться, как Птолемей
уже закричал: "Итак, ты уверяешь, что...", и затем начал прерванный двадцать
лет назад разговор. Себастьян, в свою очередь, принялся поддерживать
кенигсбергские аргументы. Спор продолжался час, другой, они бродили по
улицам и наконец, разгорячась и устав, решили представить спорный пункт на
усмотрение самого Канта, но, к сожалению, забыли только то, что они были в
Б***, а старик Иммануил уже много лет спал в могиле. Это так поразило обоих,
что они расстались и уже более не виделись в этой жизни. Эта история, в
которой самое важное то, что она действительно случилась, способна навести
на очень грустные мысли. Я, по крайней мере, не могу подумать без ужаса о
таком страшном филистерстве, и для меня забавнее даже анекдот, случившийся с
одним старым советником, которого я посетил, вернувшись сюда. Он принял меня
чрезвычайно ласково, но при этом я заметил в его манерах какую-то странную и
непонятную для меня принужденность, пока наконец во время одной прогулки
добряк не обратился ко мне с умилительнейшей просьбой надеть опять мой
старый пудреный парик и серую шляпу, поскольку иначе он никак не мог себя
уверить, что перед ним стоит его прежний Киприан. При этой просьбе он
усердно отер пот, выступивший у него на лбу, и добродушно умолял меня не
сердиться на его желание. Отсюда вывод: мы не будем делаться филистерами и
не вздумаем тянуть ту же нить, которую тянули двенадцать лет, а также не
станем мы обращать внимания и на то, что носим теперь платье и шляпы другого
покроя. Мы, напротив, помиримся с прежним, насколько оно в нас осталось, и
примем новое, насколько изменились сами. Это решено! Если то, что Лотар,
хотя и без уважительных доказательств, проповедовал против клубов и
собраний, - справедливо, то это доказывает только, что люди удивительно
склонны лишать себя даже той небольшой доли свободы, которая им уделена, а
любят везде смотреть на светлое небо не иначе как через построенную ими же
искусственную крышу. Но все это нас не касается. Я также подаю голос за
предложение Оттмара собираться еженедельно в назначенный день. Я уверен, что
сама судьба чудесно позаботится о том, чтобы мы не сделались филистерами,
даже если наклонность к тому лежит в ком-нибудь из нас, чему, впрочем, я не
верю. Потому возможно ли думать, чтобы характер наших бесед выродился в
клубное филистерство? Итак, господа, что вы скажете на счет предложения