"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Церковь иезуитов в Г." - читать интересную книгу автора

раз, мол, крутил ручку, и всегда наблюдал при этом одинаковое действие. -
Фиолетовую номер один, мальчик!.. Другую линейку!.. Толстую отмытую кисть! -
Ах, что такое наши возвышенные стремления и погоня за идеалом, как не
бессознательные неумелые движения младенца, которые ранят благодетельную его
кормилицу! - Фиолетовую номер два, мальчик, живее! - Идеал - это обманчивая
и пустая мечта, порождение кипучей крови. - Забирай горшочки, мальчик, я
слезаю. - Знать, черт нас дурачит, подсовывая кукол с приклеенными
ангельскими крыльями!
Нет никакой возможности дословно передать все, что говорил Бертольд;
при этом он не переставал писать и обращался со мною совсем как с настоящим
подручным. В таком духе, как тут описано, он продолжал язвительно глумиться
над ограниченностью всех земных стремлений; ах, я заглянул в глубину
смертельно раненной души, лишь в едкой иронии изливающей свои жалобы.
Забрезжило утро, свет факела померкнул перед потоком солнечных лучей.
Бертольд истово продолжал писать, но мало-помалу утих, и лишь отрывочные
звуки, а под конец уже одни только вздохи вырывались из его измученной
груди. Вчерне алтарь был уже готов, и благодаря правильно подобранным
оттенкам детали неоконченной росписи с изумительной пластичностью проступили
на стене.
- Право же, это великолепно! Просто великолепно! - воскликнул я с
восхищением.
- Так, по-вашему, у меня вроде бы что-то получилось? - спросил меня
Бертольд усталым голосом. - По крайней мере, я старался дать правильный
рисунок; на сегодня - конец, больше не могу.
- Остановитесь, Бертольд, не делайте больше ни одного мазка! - ответил
я ему. - Это просто невероятно, как вы всего за несколько часов справились с
такой работой; но вы слишком себя истязаете и совершенно не бережете свои
силы.
- А ведь это для меня еще самые счастливые часы, - ответил Бертольд. -
Может быть, я тут наболтал много лишнего, но ведь это не более как слова, в
которых изливается страдание, раздирающее мне душу.
- Мне кажется, что вы очень несчастны, мой бедный друг, - сказал я
ему. - С вами случилось какое-то ужасное событие, которое злобно разрушило
вашу жизнь.
Художник не спеша отнес в часовню свои рабочие принадлежности, потушил
факел, затем подошел ко мне, взял меня за руку и дрогнувшим голосом
произнес:
- Разве могли бы вы хотя бы минуту прожить со спокойной, безмятежной
душой, когда бы знали за собой чудовищное, ничем не искупимое преступление?
Я точно оцепенел. Ясные солнечные лучи озаряли покрывшееся смертельной
бледностью, потерянное лицо художника; он был похож на привидение, когда
шаткой походкой скрылся за дверью, которая вела в коллегию.
На другой день я едва дождался часа, назначенного профессором Вальтером
для нашей встречи. Я пересказал ему происшествие, которое так взволновало
меня прошлою ночью; в самых живых красках я описал странное поведение
художника и не утаил ни одного слова, не исключая и тех, которые имели
отношение к нему самому. Но чем больше я надеялся на сочувствие, тем более
поражало меня равнодушие профессора; видя, что я без устали готов говорить о
Бертольде он в ответ на мои настоятельные просьбы поскорее рассказать все,
что ему известно о художнике, даже усмехался пренеприятной усмешкой.