"Николай Васильевич Гоголь. Невский проспект" - читать интересную книгу автора

ноги, сделавшиеся кофейными от времени и пыли, изломанные живописные
станки, опрокинутая палитра, приятель, играющий на гитаре, стены,
запачканные красками, с растворенным окном, сквозь которое мелькает бледная
Нева и бедные рыбаки в красных рубашках. У них всегда почти на всем
серенький мутный колорит - неизгладимая печать севера. При всем том они с
истинным наслаждением трудятся над своею работою. Они часто питают в себе
истинный талант, и если бы только дунул на них свежий воздух Италии, он бы,
верно, развился так же вольно, широко и ярко, как растение, которое выносят
наконец из комнаты на чистый воздух. Они вообще очень робки: звезда и
толстый эполет приводят их в такое замешательство, что они невольно
понижают цену своих произведений. Они любят иногда пощеголять, но
щегольство это всегда кажется на них слишком резким и несколько походит на
заплату. На них встретите вы иногда отличный фрак и запачканный плащ,
дорогой бархатный жилет и сюртук весь в красках. Таким же самым образом,
как на неоконченном их пейзаже увидите вы иногда нарисованную вниз головою
нимфу, которую он, не найдя другого места, набросал на запачканном грунте
прежнего своего произведения, когда-то писанного им с наслаждением. Он
никогда не глядит вам прямо в глаза; если же глядит, то как-то мутно,
неопределенно; он не вонзает в вас ястребиного взора наблюдателя или
соколиного взгляда кавалерийского офицера. Это происходит оттого, что он в
одно и то же время видит и ваши черты, и черты какого-нибудь гипсового
Геркулеса, стоящего в его комнате, или ему представляется его же
собственная картина, которую он еще думает произвесть. От этого он отвечает
часто несвязно, иногда невпопад, и мешающиеся в его голове предметы еще
более увеличивают его робость. К такому роду принадлежал описанный нами
молодой человек, художник Пискарев, застенчивый, робкий, но в душе своей
носивший искры чувства, готовые при удобном случае превратиться в пламя. С
тайным трепетом спешил он за своим предметом, так сильно его поразившим, и,
казалось, дивился сам своей дерзости. Незнакомое существо, к которому так
прильнули его глаза, мысли и чувства, вдруг поворотило голову и взглянуло
на него. Боже, какие божественные черты! Ослепительной белизны
прелестнейший лоб осенен был прекрасными, как агат, волосами. Они вились,
эти чудные локоны, и часть их, падая из-под шляпки, касалась щеки, тронутой
тонким свежим румянцем, проступившим от вечернего холода. Уста были
замкнуты целым роем прелестнейших грез. Все, что остается от воспоминания о
детстве, что дает мечтание и тихое вдохновение при светящейся лампаде, -
все это, казалось, совокупилось, слилось и отразилось в ее гармонических
устах. Она взглянула на Пискарева, и при этом взгляде затрепетало его
сердце; она взглянула сурово, чувство негодования проступило у ней на лице
при виде такого наглого преследования; но на этом прекрасном лице и самый
гнев был обворожителен. Постигнутый стыдом и робостью, он остановился,
потупив глаза; но как утерять это божество и не узнать даже той святыни,
где оно опустилось гостить? Такие мысли пришли в голову молодому мечтателю,
и он решился преследовать. Но, чтобы не дать этого заметить, он отдалился
на дальнее расстояние, беспечно глядел по сторонам и рассматривал вывески,
а между тем не упускал из виду ни одного шага незнакомки. Проходящие реже
начали мелькать, улица становилась тише; красавица оглянулась, и ему
показалось, как будто легкая улыбка сверкнула на губах ее. Он весь задрожал
и не верил своим глазам. Нет, это фонарь обманчивым светом своим выразил на
лице ее подобие улыбки; нет, это собственные мечты смеются над ним. Но