"Николай Васильевич Гоголь. Гетьман" - читать интересную книгу автора

членам; но зато узенькие серые глаза продирались довольно увертливо сквозь
чащу насунувшихся бровей, которые, верно, придали бы лицу суровый вид, если
бы нижняя часть лица, что-то простодушное и веселое в губах не давали ему
противного выражения. Под кобеняком, надетым в рукава, виден был овчинный
кожух, хотя воздух был довольно тепел и день был жарок.
- Я верю и не верю, что вижу опять вас. А что, добродию, - не во гнев
будь сказано, - прошу извинить, только хотел бы узнать, что сделалось с
теми, которые пошли с вами? Что Дигтяй, Кузубия? Воротились ли они с вами,
или там остались, или ворон, может, где-нибудь доедает козацки косточки?
- Дигтяй твой сидит на колу у турецкого султана, а Кузубия гуляет с
рыбами на дне Сиваша и тянет гнилую воду вместо горелки... Но... ну, после
об этом поговорим. Я тебя тоже узнал. Здравствуй, старый Пудько! Христос
воскресе!
- Воистину воскресе! - говорил, целуясь, Пудько. - Как на то, и
крашанки нет. Жинка давала, побоялся взять: народу такое множество...
передавил бы на кисель. Так, добродию, как будто сердце знало.
- Ты, ты по-прежнему торгуешь всякою дрянью?
- А что ж делать? Нужно торговать. Еще слава богу, что продал табак.
Прошлого году отец с полвоза накупил кремней, дроби, пороху, серы, ну и
всего, что до мизерии относится. Напросился на дороге жидок один. "Свези,
человече, на Хыякивску ярмарку, - дам три рубля!" Свез его, как доброго, - и
надул проклятый жидок, ей-богу, надул! Хоть бы чвертку горелки дал, гаспид
лысый. Знаете, что у меня чуть было ляхи не отняли всего скота? Кобылу взяли
под верх вербуна. Теперь у меня только и конины, что Гнедко, - примолвил он,
садясь на гнедого коня и видя, что Остраница поворотил коня ехать. - Эх,
добродию! Если бы теперь кто сказал: "А ну, старый, гайда на войну бить
ляхов!"- все бы продал, и жинку и детей бы покинул, пошел бы в
компанейство. - При этом Пудько выпрямился и поскакал за Остраницею, который
пришпорил сильнее коня своего. - Скажите, добродию, пане сотнику, - говорил
он, поравнявшись с ним, - может, вы теперь уже и не сотник, в другой роте
какой значитесь? Скажите, до какой это поры дожили, что уже и храмы божий
взяло на откуп жидовство? Как же это, добродию, не обидно? Каково было
снесть всякому христианину, что горелка находится у врагов христианства? А
теперь и храмы божий! Тут, добродию, нужно нам взять вправо, ибо мимо валу
нет уже проезду. Да, и забыл, что он при вас был подкопан. Говорят, как
свечка полетел под самое небо. Боже ты мой! сколько народу перемерло! Так и
Дигтяй, вы говорите, теперь сидит на колу? И Кузубия потонул! А какой
важный, какой сильный народ был! Сколько, подумаешь, пропадает козачества!
Вы слышите, как постукивают хлопцы из мушкетов, что земля дрожит? Мы сейчас
будем ехать мимо площади, где веселится народ. Если вы в хутор свой едете,
добродию, то и я с вами. Лучше там разговеюсь святою пасхою, чем дома с
бабами. Пусть жинка и дочка остаются сами. Верно, добродию. что произошло
меж народом, потому что все столпились в кучу и бросили всякое гулянье.
В самом деле, на открывшейся в это время из-за хат площади народ сросся
в одну кучу. Качели, стрельба и игры были оставлены. Остраница, взглянувши,
тотчас увидел причину: на шесте был повешен вверх ногами жид, тот самый,
которого он освободил из рук разгневанного народа. На ту же самую виселицу
тащили храбреца с оборванным усом. Остраница ужаснулся, увидев это.
- Нужно поспешить, - говорил он, пришпорив коня. - Народ не знает сам,
что делает. Дурни! Это на их же головы рушится. Стойте, козаки, рыцарство и