"Николай Васильевич Гоголь. Статьи из сборника "Арабески" (1835)" - читать интересную книгу автора

выразить величайшее презрение, то называл его козаком.
VIII. Большая часть этого общества состояла, однако ж, из первобытных,
коренных обитателей южной России. Доказательство - в языке, который,
несмотря на принятие множества татарских и польских слов, имел всегда чисто
славянскую южную физиономию, приближавшую его к тогдашнему русскому, и в
вере, которая всегда была греческая. Всякий имел полную волю приставать к
этому обществу, но он должен был непременно принять греческую религию. Это
общество сохраняло все те черты, которыми рисуют шайку разбойников; но,
бросивши взгляд глубже, можно было увидеть в нем зародыш политического тела,
основание характерного народа, уже вначале имевшего одну главную цель -
воевать с неверными и сохранять чистоту религии своей. Это, однако ж, не
были строгие рыцари католические: они не налагали на себя никаких обетов,
никаких постов; не обуздывали себя воздержанием и умерщвлением плоти; были
неукротимы, как их днепровские пороги, и в своих неистовых пиршествах и
бражничестве позабывали весь мир. То же тесное братство, которое сохраняется
в разбойничьих шайках, связывало их между собою. Все было у них общее -
вино, цехины, жилища. Вечный страх, вечная опасность внушали им какое-то
презрение к жизни. Козак больше заботился о доброй мере вина, нежели о своей
участи. Но в нападениях видна была вся гибкость, вся сметливость ума, все
уменье пользоваться обстоятельствами. Нужно было видеть этого обитателя
порогов в полутатарском, полупольском костюме, на котором так резко
отпечаталась пограничность земли, азиатски мчавшегося на коне, пропадавшего
в густой траве, бросавшегося с быстротою тигра из неприметных тайников своих
или вылезавшего внезапно из реки или болота, обвешанного тиною и грязью,
казавшегося страшилищем бегущему татарину. Этот же самый козак, после
набега, когда гулял и бражничал с своими товарищами, сорил и разбрасывал
награбленные сокровища, был бессмысленно пьян и беспечен до нового набега,
если только не предупреждали их татары, не разгоняли их пьяных и беспечных и
не разрывали до основания городка их, который, как будто чудом, строился
вновь, и опустошительный, ужасный набег был отмщением. После чего снова та
же беспечность, та же разгульная жизнь.
IX. Казалось, существование этого народа было вечно. Он никогда не
уменьшался: выбывшие, убитые, потонувшие заменялись новыми. Такая разгульная
жизнь приманивала всякого. Тогда было то поэтическое время, когда все
добывалось саблею, когда каждый, в свою очередь, стремился быть действующим
лицом, а не зрителем. Это скопление мало-помалу получило совершенно один
общий характер и национальность и, чем ближе к концу XV века, тем более
увеличивалось приходившими вновь. Наконец целые деревни и села начали
поселяться с домами и семействами около этого грозного оплота, чтобы
пользоваться его защитою, с условием за то некоторых повинностей. И таким
образом места около Киева начали пустеть, а между тем по ту сторону Днепра
люднели. Семейные и женатые мало-помалу от обращения и сношения с ними
получали тот же воинственный характер. Сабля и плуг сдружились между собою и
были у всякого селянина. Между тем разгульные холостяки вместе с червонцами,
цехинами и лошадьми стали похищать татарских жен и дочерей и жениться на
них. От этого смешения черты лица их, вначале разнохарактерные, получили
одну общую физиогномию, более азиатскую. И вот составился народ, по вере и
месту жительства принадлежавший Европе, но между тем по образу жизни,
обычаям, костюму совершенно азиатский, - народ, в котором так странно
столкнулись две противоположные части света, две разнохарактерные стихии: