"Николай Васильевич Гоголь. Письма 1848-1852 годов " - читать интересную книгу автора

Николай Васильевич Гоголь

Письма 1848-1852 годов

В. А. ЖУКОВСКОМУ

Неаполь. 1848. Генварь 10/1847. Декабр"ь·29

Виноват перед тобой, душа моя! Всякий день собираюсь писать - и
непостижимая неохота удерживает. Перед мной опять Неаполь, Везувий и море!
Дни бегут в занятиях, время летит так, что не знаешь, откуда взять лишний
час. Учусь, как школьник, всему тому, чему пренебрег выучиться в школе. Но
что рассказывать об этом! Хотелось бы поговорить о том, о чем с одним тобой
могу говорить: о нашем милом искусстве, для которого живу и для которого
учусь теперь, как школьник. Так как теперь предстоит мне путешествие в
Иерусалим, то хочу тебе исповедаться; кому же, как не тебе? Ведь литература
заняла почти всю жизнь мою, и главные мои грехи - здесь. Вот уже скоро
двадцать лет с тех пор, как я, едва вступавший в свет юноша, пришел в первый
раз к тебе, уже совершившему полдороги на этом поприще. Это было в
Шепелевском дворце. Комнаты этой уже нет. Но я ее вижу как теперь, всю, до
малейшей мебели и вещицы. Ты подал мне руку и так исполнился желаньем помочь
будущему сподвижнику! Как был благосклонно-любовен твой взор!.. Что нас
свело неравных годами? Искусство. Мы почувствовали родство, сильнейшее
обыкновенного родства. Отчего? Оттого, что чувствовали оба святыню
искусства.

Не мое дело решить, в какой степени я поэт; знаю только то, что прежде,
чем понимать значенье и цель искусства, я уже чувствовал чутьем всей души
моей, что оно должно быть свято. И едва ли не со времени этого первого
свиданья нашего оно уже стало главным и первым в моей жизни, а все прочее
вторым. Мне казалось, что уже не должен я связываться никакими другими узами
на земле, ни жизнью семейной, ни должностной жизнью гражданина, и что
словесное поприще есть тоже служба. Еще я не давал себе отчета (да и мог ли
тогда его дать?), что должно быть предметом [предметом пера] моего пера, а
уже творческая сила шевелилась и собственные обстоятельства жизни моей
наталкивали на предметы. Все совершалось как бы независимо от моего
собственного (свободного) произволения. Никогда, например, я не думал, что
мне придется быть сатирическим писателем и смешить моих читателей. Правда,
что, еще бывши в школе, чувствовал я временами расположенье к веселости и
надоедал товарищам неуместными шутками. Но это были временные припадки,
вообще же я был характера скорей меланхолического и склонного к размышлению.
Впоследствии присоединилась к этому болезнь и хандра. И эти-то самые болезнь
и хандра были причиной той веселости, которая явилась в моих первых
произведениях: чтобы развлекать самого себя, я выдумывал без дальнейшей цели
и плана героев, становил их в смешные положения - вот происхождение моих
повестей! Страсть наблюдать за человеком, питаемая мною еще сызмала, придала
им некоторую естественность; их даже стали называть верными снимками с
натуры. Еще одно обстоятельство: мой смех вначале был добродушен; я совсем
не думал осмеивать что-либо с какой-нибудь целью, и меня до такой степени
изумляло, когда я слышал, что обижаются и даже сердятся на меня целиком