"Николай Васильевич Гоголь. Письма 1848-1852 годов " - читать интересную книгу автора

относится до души нашей. Я верю, что вы молились обо мне и просили у бога
вразумленья сказать мне то, что для меня нужно, а потому, верно, после
откроется мне в нем и больше. Хотя и теперь вы сказали много того, за что
душа моя будет благодарить вас и в будущей и в здешней жизни. Все, что
говорите вы об учительстве, принял очень к сведению и вследствие этого,
разумеется, взглянул пристальнее и на себя и на учительство. Не могу только
решить того, действительно ли то дело, которое меня занимает и было
предметом моего обдумывания с давних пор, есть учительство. Мне оно кажется
только долгом и обязанностию службы, которую я должен был сослужить моему
отечеству, как воин, гражданский и всякий другой чиновник, если только он
получил для этого способности. Я, точно, моей опрометчивой книгой (которую
вы читали) показал какие-то исполинские замыслы на что-то вроде вселенского
учительства. Но книга эта есть произведение моего переходного душевного
состояния, временного, едва освободившегося от болезненного состояния.
Опечаленный некоторыми неприятными происшествиями, у нас случающимися, и
нехристианским направлением современной литературы, я опрометчиво поспешил с
этой нерассудительной книгой и нечувствительно забрел туда, где мне
неприлично. А диавол, который "тут· как тут, раздул до чудовищной
преувеличенности даже и то, что было и без умысла учительствовать, что
случается всегда с теми, которые понадеются несколько на свои силы и на свою
значительность у бога. Дело в том, что книга эта не мой род. Но то, что меня
издавна и продолжительнее занимало, это было изобразить в большом сочинении
добро и зло, какое есть в нашей русской земле, после которого русские
читатели узнали бы лучше свою землю, потому что у нас многие, даже чиновники
и должностные, попадают в большие ошибки по случаю незнания коренных свойств
русского человека и народного духа нашей земли. Я имел всегда свойства
замечать все особенности каждого человека, от малых до больших, и потом
изобразить его так перед глазами, что, по уверению моих читателей, что
человек, мною изображенный, оставался, как гвоздь, в голове, и образ его так
казался жив, что от него трудно было отделаться. Я думаю, что если я, с моим
умением живо изображать характеры, узнаю получше многие вещи в России и то,
что делается внутри ее, то я введу читателя в большее познание русского
человека. А если я сам, по милости божией, проникнусь более познаньем долга
человека на земле и познаньем истины, то от этого нечувствительно и в
сочинении моем добрые русские характеры и свойства людей получат
привлекательность, а нехорошие - такую непривлекательность, что читатель не
возлюбит их даже и в себе самом, если отыщет. Вот как я думал и поэтому
узнавал все, что ни относится до России, узнавал души людей и вообще душу
человека, начиная со своей.

Еще я не знал сам, как с этим слажу и как успею, а уже верил, что это
будет мне возможно тогда, когда я сам сделаюсь лучшим. Вот в чем я полагаю
мое писательство. Итак, учительство ли это? Я хотел представить только
читателю замечательнейшие предметы русские в таком виде, чтобы он сам увидел
и решил, что нужно взять ему, и, так сказать, сам бы поучил самого себя. Я
не хотел даже выводить нравоучения; мне казалось (если я сам сделаюсь
лучше), все это нечувствительно, мимо меня, выведет сам читатель. Вот вам
исповедь моего писательства. Бог весть, может быть, я в этом неправ, а
потому вопрошу себя еще, стану наблюдать за собою, буду молиться. Но, увы!
молиться не легко. Как молиться, если бог не захочет? Вижу так много в себе