"Николай Васильевич Гоголь. Приложения к Ревизору" - читать интересную книгу автора

чем ты его потряс, - противен станешь самому себе, хотел бы просто
провалиться сквозь землю, и от рукоплесканий горишь, как от собственного
стыда. Я и решительно не знаю, чтo хуже: выставлять ли преступленья таким
образом, чтобы зритель готов был с ними почти примириться, или же выставлять
подвиги добра в таком виде, что зритель не закипит весь желаньем с ним
подружиться? То и другое по мне - гниль, а не искусство. Глубоко сказал
Николай Николаич: то дурно, когда в добре не видишь добра.

Другой актер. Справедливо, справедливо: то дурно, когда в добре не
видишь добра.

Петр Петрович. Противу этого я не могу сказать решительно никакого
возражения. Николай Николаич сказал глубоко; Михайло Семеныч развил еще
больше. Но все это - не ответ на мой вопрос. То, чтo вы сейчас сказали, то
есть, чтобы хорошее выставлено было действительно с силой магической,
увлекающей не только человека хорошего, но даже и дурного, а дурное
изображено было в таком презрительном виде, чтобы зритель не только не
почувствовал желал бы примириться с выведенными лицами, но, напротив, желал
бы поскорей их оттолкнуть от себя, - все это, Николай Николаич, должно быть
непременным условием всякого сочинения. Это даже и не цель. Всякое сочинение
должно иметь сверх этого всего свое собственное, личное выраженье, Николай
Николаич, иначе пропадет его оригинальность, Николай Николаич, - понимаете
ли вы это? Поэтому-то я не вижу в "Ревизоре" того большого значенья, которое
придают ему другие. Надобно, чтобы было ощутительно ясно, зачем предпринято
такое-то сочинение, на чтo именно бьет оно, к чему клонится, чтo нового
хочет доказать собой. Вот чтo, Николай Николаич, а не то, чтo вы говорите
вообще об искусстве.

Николай Николаич. Петр Петрович, да как же вы говорите, к чему
клонится... ведь это... ведь это видно.

Петр Петрович. Николай Николаич, это не видно. Не вижу я никакой
особенной цели этой комедии, обнаруженной в самом сочинении; или, может
быть, автор с каким-нибудь умыслом скрыл ее; в таком случае это выдет уже
преступленье пред искусством, Николай Николаич, чтo вы себе ни говорите.
Разберемте-ка сурьезно эту комедию: ведь "Ревизор" совсем не производит того
впечатленья, чтоб зритель после него освежился; напротив, вы, я думаю, сами
знаете, что одни почувствовали бесплодное раздраженье, другие даже
озлобленье, а вообще всяк унес какое-то тягостное чувство. Несмотря на все
удовольствие, которое возбуждают ловко найденные сцены, на комическое даже
положенье многих лиц, на мастерскую даже обработку некоторых характеров, в
итоге остается что-то эдакое... я вам даже объяснить не могу, - что-то
чудовищно-мрачное, какой-то страх от беспорядков наших. Самое это появленье
жандарма, который, точно какой-то палач, является в дверях, это окамененье,
которое наводят на всех его слова, возвещающие о приезде настоящего
ревизора, который должен всех их истребить, стереть с лица земли, уничтожить
в конец - все это как-то необъяснимо страшно! Признаюсь вам достоверно, a la
lettre, на меня ни одна трагедия не производила такого печального, такого
тягостного, такого безотрадного чувства. Так что я готов подозревать даже,
не было ли у автора какого-нибудь особенного намерения произвести такое