"Николай Васильевич Гоголь. Мертвые души. Том 2 (ПСС Том 7)" - читать интересную книгу автора

Казалось, все клонилось к тому, чтобы вышло из него что-то путное.
Двенадцатилетний мальчик, остроумный, полузадумчивого свойства,
полуболезненный, попал он в учебное заведение, которого начальником на ту
пору был человек необыкновенный. Идол юношей, диво воспитателей,
несравненный Александр Петрович одарен был чутьем слышать природу человека.
Как знал он свойства русского человека! Как знал он детей! Как умел двигать!
Не было шалуна, который, сделавши шалость, не пришел к нему сам и не
повинился во всем. Этого мало. Он получал строгой "выговор·, но уходил от
него не повесивши нос, но подняв его. И было что-то ободряющее, что-то
говорившее: "Вперед! Поднимайся скорее на ноги, несмотря, что ты упал". Не
было у него и речи к ним о хорошем поведении. Он обыкновенно гворил: "Я
требую ума, а не чего-либо другого. Кто помышляет о том, чтобы быть умным,
тому некогда шалить: шалость должна исчезнуть сама собою". И точно, шалости
исчезали сами собою. Презренью товарищей подвергался тот, кто не стремился
быть "лучше·. Обиднейшие прозвища должны были переносить взрослые ослы и
дураки от самых малолетних и не смели их тронуть пальцем. "Это уж
слишком!" - говорили многие: "умники выйдут люди заносчивые". - "Нет, это не
слишком", говорил он; "неспособных я не держу долго; с них довольно одного
курса, а для умных у меня другой курс". И точно, все способные выдерживали у
него другой курс. Многих резвостей он не удерживал, видя в них начало
развитья свойств душевных и говоря, что они ему нужны, как сыпи врачу:
затем, чтобы узнать достоверно, что именно заключено внутри человека.
Как любили его все мальчики! Нет, никогда не бывает такой привязанности
у детей к своим родителям. Нет, ни даже в безумные годы безумных увлечений
не бывает так сильна неугасимая страсть, как сильна была любовь "к нему·. До
гроба, до поздних дней благодарный воспитанник, подняв бокал в день рождения
своего чудного воспитателя, уже давно бывшего в могиле, оставался, закрыв
глаза, и лил слезы по нем. Его малейшее ободренье уже бросало в дрожь, в
радость и в трепет и [толкало] честолюбивое желание всех превзойти.
Малоспособных он не держал долго; для них у него был коротенькой курс. Но
способные должны были у него выдерживать двойное ученье. И последний класс,
который был у него для одних избранных, вовсе не походил на те, какие бывают
в других заведеньях. Тут только он требовал от воспитанника всего того, что
иные неблагоразумно "требуют· от детей, - того высшего ума, который умеет не
посмеяться, но вынести всякую насмешку, спустить дураку и не раздражиться, и
не выйти из себя, не мстить ни в каком "случае· и пребывать в гордом покое
невозмущенной души; и все, что способно образовать из человека твердого
мужа, тут было употреблено в действие, и он сам делал с ними беспрерывные
пробы. О, как он знал науку жизни!
Учителей у него не было много. Бо?льшую часть наук читал он сам. Без
педантских терминов, напыщенных воззрений и взглядов, умел он передать самую
душу науки, так что и малолетнему было видно, на что она ему нужна. Из наук
была избрана только та, что способна образовать из человека гражданина земли
своей. Бо?льшая часть лекций состояла в рассказах о том, что ожидает юношу
впереди, и весь горизонт его поприща умел он очертить "так·, что юноша, еще
находясь на лавке, мыслями и душой жил уже там на службе. Ничего не скрывал:
все огорченья и преграды, какие только воздвигаются человеку на пути его,
все искушения и соблазны, ему предстоящие, собирал он пред ним во всей
наготе, не скрывая ничего. Все было ему известно, точно как бы перебыл он
сам во всех званьях и должностях. Оттого ли, что сильно уже развилось