"Николай Васильевич Гоголь. Мертвые души. Том 2 (ПСС Том 7)" - читать интересную книгу автора

еще протирал глаза и сидел на кровати. Наконец, подымался он с постели,
умывался, надевал халат и выходил в гостиную затем, чтобы пить чай, кофий,
какао и даже парное молоко, всего прихлебывая понемногу, накрошивая хлеба
безжалостно и насоривая повсюду трубочной золы бессовестно. И два часа
просиживал он за чаем. И этого мало, он брал еще холодную чашку и с ней
подвигался к окну, обращенному на двор. У окна же происходила всякий день
следующая сцена.
Прежде всего ревел Григорий, дворовый человек в качестве буфетчика,
относившийся к домоводке Перфильевне почти в сих выражениях: "Душонка ты
возмутительная, ничтожность этакая. Тебе бы, гнусной, молчать". - "А не
хочешь ли вот этого?" выкрикивала ничтожность, или Перфильевна, показывая
кукиш, - баба, жесткая в поступках, несмотря на то, что охотница была до
изюму, пастилы и всяких сластей, бывших у нее под замком. - "Ведь ты и с
приказчиком сцепишься, мелочь ты анбарная!" ревел Григорий. - "Да и
приказчик вор такой же, как и ты. Думаешь, барин не знает вас? ведь он
здесь, ведь он все слышит".
"Где барин?"
"Да вот он сидит у окна; он все видит".
И точно, барин сидел у окна и все видел.
К довершению содома, кричал кричмя дворовый ребятишка, получивший от
матери затрещину, визжал борзой кобель, присев задом к земле, по поводу
горячего кипятка, которым обкатил его, выглянувши из кухни, повар. Словом,
все голосило и верещало невыносимо. Барин все видел и слышал. И только
тогда, когда это делалось до такой степени несносно, что мешало даже ничем
не заниматься, высылал он сказать, чтобы шумели потише... За два часа до
обеда уходил он к себе в кабинет затем, чтобы заняться сурьезно сочинением,
долженствовавшим обнять всю Россию со всех точек - с гражданской,
политической, религиозной, философической, разрешить затруднительные задачи
и вопросы, заданные ей временем, и определить ясно ее великую будущность,
словом - все так и в том виде, как любит задавать себе современный человек.
Впрочем, колоссальное предприятие больше ограничивалось одним обдумыванием.
Изгрызалось перо, являлись на бумаге рисунки, и потом все это отодвигалось
на сторону, бралась наместо того в руки книга и уже не выпускалась до самого
обеда. Книга эта читалась вместе с супом, соусом, жарким и даже с пирожным,
так что иные блюда оттого стыли, а другие принимались вовсе нетронутыми.
Затем следовала трубка с кофием, игра в шахматы с самим собой; что же
делалось потом до самого ужина, право, и сказать трудно. Кажется, просто
ничего не делалось.
И этак проводил время, один-одинешенек в целом "мире·, молодой
тридцатидвухлетний человек, сидень-сиднем, в халате и без галстука. Ему не
гулялось, не ходилось, не хотелось даже подняться вверх, не хотелось даже
растворять окна затем, чтобы забрать свежего воздуха в комнату, и прекрасный
вид деревни, которым не мог равнодушно любоваться никакой посетитель, точно
не существовал для самого хозяина. Из этого может читатель видеть, что
Андрей Иванович Тентетников принадлежал к семейству тех людей, которые на
Руси не переводятся, которым прежде имена были: увальни, лежебоки, байбаки и
которых теперь, право, не знаю, как назвать.
Родятся ли уже такие характеры, или потом образуются, как порождение
печальных обстоятельств, сурово обстанавливающих человека? Вместо ответа на
это, лучше рассказать историю его воспитания и детства.