"Николай Васильевич Гоголь. Вечер накануне Ивана Купала" - читать интересную книгу автора

этого в другой раз, если не принимал часто издали собственную положенную в
головах свитку за свернувшегося дьявола. Но главное в рассказах деда было
то, что в жизнь свою он никогда не лгал; и что, бывало, ни скажет, то именно
так и было. Одну из его чудных историй перескажу теперь вам. Знаю, что много
наберется таких умников, пописывающих по судам и читающих даже гражданскую
грамоту, которые, если дать им в руки простой часослов, не разобрали бы ни
аза в нем, а показывать на позор свои зубы - есть уменье. Им все, что ни
расскажешь, в смех. Эдакое неверье разошлось по свету! Да чего, - вот, не
люби Бог меня и Пречистая Дева! вы, может, даже не поверите: раз, как-то
заикнулся про ведьм - что ж? нашелся сорви-голова, ведьмам не верит! Да,
слава Богу, вот я, сколько живу уже на свете, видел таких иноверцев, которым
провозить попа в решете[2] было легче, нежели нашему брату понюхать табаку;
а и те открещивались от ведьм. Но приснись им, не хочется только выговорить,
что такое, нечего и толковать об них.
Лет - куды! более чем за сто, говорил покойник дед мой, нашего села и
не узнал бы никто: хутор, самый бедный хутор! Избенок десять, не обмазанных,
не укрытых, торчало то сям, то там, посереди поля. Ни плетня, ни сарая
порядочного, где бы поставить скотину или воз. Это ж еще богачи так жили; а
посмотрели бы на нашу братью, на голь: вырытая в земле яма - вот вам и хата!
Только по дыму и можно было узнать, что живет там человек Божий. Вы
спросите, отчего они жили так? Бедность, не бедность; потому что тогда
козаковал почти всякой и набирал в чужих землях не мало добра; а больше
оттого, что незачем было заводиться порядочною хатою. Какого народу тогда не
шаталось по всем местам: крымцы, ляхи, литвинство! Бывало то, что и свои
наедут кучами и обдирают своих же. Всего бывало.
В этом-то хуторе показывался часто человек, или лучше дьявол в
человеческом образе. Откуда он, зачем приходил, никто не знал. Гуляет,
пьянствует и вдруг пропадет, как в воду, и слуху нет. Там, глядь - снова
будто с неба упал, рыскает по улицам села, которого теперь и следу нет и
которое было, может, не дальше ста шагов от Диканьки. Понаберет встречных
козаков: хохот, песни, деньги сыплются, водка как вода... Пристанет, бывало,
к красным девушкам: надарит лент, серег, монист - девать некуда! Правда, что
красные девушки немного призадумывались, принимая подарки: Бог знает, может,
в самом деле перешли они через нечистые руки. Родная тетка моего деда,
содержавшая в то время шинок по нынешней Опошнянской дороге, в котором часто
разгульничал Басаврюк, так называли этого бесовского человека, именно
говорила, что ни за какие благополучия в свете не согласилась бы принять от
него подарков. Опять, как же и не взять: всякого проберет страх, когда
нахмурит он, бывало, свои щетинистые брови и пустит исподлобья такой взгляд,
что, кажется, унес бы ноги Бог знает куда; а возьмешь - так на другую же
ночь и тащится в гости какой-нибудь приятель из болота, с рогами на голове,
и давай душить за шею, когда на шее монисто, кусать за палец, когда на нем
перстень, или тянуть за косу, когда вплетена в нее лента. Бог с ними тогда,
с этими подарками! Но вот беда - и отвязаться нельзя: бросишь в воду -
плывет чертовский перстень или монисто поверх воды, и к тебе же в руки.
В селе была церковь, чуть ли еще, как вспомню, не святого Пантелея. Жил
тогда при ней иерей, блаженной памяти отец Афанасий. Заметив, что Басаврюк и
на Светлое Воскресение не бывал в церкви, задумал было пожурить его -
наложить церковное покаяние. Куды! насилу ноги унес. "Слушай, паноче! -
загремел он ему в ответ. - Знай лучше свое дело, чем мешаться в чужие, если