"Николай Васильевич Гоголь. Вечер накануне Ивана Купала" - читать интересную книгу автора

не каменное; повесивши нагайку на стену, вывел он его потихоньку из хаты:
"Если ты мне когда-нибудь покажешься в хате, или хоть только под окнами, то
слушай, Петро: ей-богу, пропадут черные усы, да и оселедец твой, вот уже он
два раза обматывается около уха, не будь я Терентий Корж, если не
распрощается с твоею макушей!" Сказавши это, дал он ему легонькою рукою
стусана в затылок, так что Петрусь, не взвидя земли, полетел стремглав. Вот
тебе и доцеловались! Взяла кручина наших голубков; а тут и слух по селу, что
к Коржу повадился ходить какой-то лях, обшитый золотом, с усами, с саблею, с
шпорами, с карманами, бренчавшими, как звонок от мешочка, с которым понамарь
наш, Тарас, отправляется каждый день по церкве. Ну, известно, зачем ходят к
отцу, когда у него водится чернобровая дочка. Вот, один раз, Пидорка
схватила, заливаясь слезами, на руки Ивася своего: "Ивасю мой милой, Ивасю
мой любой! беги к Петрусю, мое золотое дитя, как стрела из лука; расскажи
ему все: любила б его карие очи, целовала бы его белое личико, да не велит
судьба моя. Не один рушник вымочила горючими слезами. Тошно мне. Тяжело на
сердце. И родной отец - враг мне: неволит идти за нелюбого ляха. Скажи ему,
что и свадьбу готовят, только не будет музыки на нашей свадьбе; будут дьяки
петь, вместо кобз и сопилок. Не пойду я танцевать с женихом своим; понесут
меня. Темная, темная моя будет хата: из кленового дерева, и, вместо трубы,
крест будет стоять на крыше!"
Как будто окаменев, не сдвинувшись с места, слушал Петро, когда
невинное дитя лепетало ему Пидоркины речи. "А я думал, несчастный, идти в
Крым и Туречину, навоевать золота и с добром приехать к тебе, моя красавица.
Да не быть тому. Недобрый глаз поглядел на нас. Будет же, моя дорогая рыбка!
будет и у меня свадьба: только и дьяков не будет на той свадьбе; ворон
черный прокрячет, вместо попа, надо мною; гладкое поле будет моя хата; сизая
туча - моя крыша; орел выклюет мои карие очи; вымоют дожди козацкие
косточки, и вихорь высушит их. Но что я? на кого? кому жаловаться? Так уже,
видно, Бог велел - пропадать, так пропадать!" - да прямехонько и побрел в
шинок.
Тетка покойного деда немного изумилась, увидевши Петруся в шинке, да
еще в такую пору, когда добрый человек идет к заутрене, и выпучила на него
глаза, как будто спросонья, когда потребовал он кухоль сивухи, мало не с
полведра. Только напрасно думал бедняжка залить свое горе. Водка щипала его
за язык, словно крапива, и казалась ему горше полыни. Кинул от себя кухоль
на землю. "Полно горевать тебе, козак!" - загремело что-то басом над ним.
Оглянулся: Басаврюк! у! какая образина! Волосы - щетина, очи - как у вола!
"Знаю, чего недостает тебе: вот чего!" Тут брякнул он с бесовскою усмешкою
кожаным, висевшим у него возле пояса, кошельком. Вздрогнул Петро. "Ге, ге,
ге! да как горит! - заревел он, пересыпая на руку червонцы, - ге, ге, ге! да
как звенит! А ведь и дела только одного потребую за целую гору таких
цяцек". - "Дьявол! - закричал Петро. - Давай его! на все готов!" Хлопнули по
рукам. "Смотри, Петро, ты поспел как раз в пору: завтра Ивана Купала. Одну
только эту ночь в году и цветет папоротник. Не прозевай! Я тебя буду ждать,
о полночи, в Медвежьем овраге".
Я думаю, куры так не дожидаются той поры, когда баба вынесет им хлебных
зерен, как дожидался Петрусь вечера. То и дела, что смотрел, не становится
ли тень от дерева длиннее, не румянится ли понизившееся солнышко, и что
далее, тем нетерпеливей. Экая долгота! видно, день Божий потерял где-нибудь
конец свой. Вот уже и солнца нет. Небо только краснеет на одной стороне. И