"Николай Васильевич Гоголь. Вечера на хуторе близ Диканьки, ч.II (Предисловие, Ноч" - читать интересную книгу автора

злого духа; испуганный черт метался во все стороны, предчувствуя свою
погибель, а заключенные прежде грешники били и гоняли его кнутами, поленами
и всем чем ни попало. В то время, когда живописец трудился над этою
картиною и писал ее на большой деревянной доске, черт всеми силами старался
мешать ему: толкал невидимо под руку, подымал из горнила в кузнице золу и
обсыпал ею картину; но, несмотря на все, работа была кончена, доска внесена
в церковь и вделана в стену притвора, и с той поры черт поклялся мстить
кузнецу.
Одна только ночь оставалась ему шататься на белом свете; но и в эту ночь
он выискивал чем-нибудь выместить на кузнеце свою злобу. И для этого
решился украсть месяц, в той надежде, что старый Чуб ленив и не легок на
подъем, к дьяку же от избы не так близко: дорога шла по-за селом, мимо
мельниц, мимо кладбища, огибала овраг. Еще при месячной ночи варенуха и
водка, настоянная на шафран, могла бы заманить Чуба, но в такую темноту
вряд ли бы удалось кому стащить его с печки и вызвать из хаты. А кузнец,
который был издавна не в ладах с ним, при нем ни за что не отважится идти к
дочке, несмотря на свою силу.
Таким-то образом, как только черт спрятал в карман свой месяц, вдруг по
всему миру сделалось так темно, что не всякий бы нашел дорогу к шинку, не
только к дьяку. Ведьма, увидевши себя вдруг в темноте, вскрикнула. Тут
черт, подъехавши мелким бесом, подхватил ее под руку и пустился нашептывать
на ухо то самое, что обыкновенно нашептывают всему женскому роду. Чудно
устроено на нашем свете! Все, что ни живет в нем, все силится перенимать и
передразнивать один другого. Прежде, бывало, в Миргороде один судья да
городничий хаживали зимою в крытых сукном тулупах, а все мелкое
чиновничество носило просто нагольные; теперь же и заседатель и подкоморий
отсмалили себе новые шубы из решетиловских смушек с суконною покрышкою.
Канцелярист и волостной писарь третьего году взяли синей китайки по шести
гривен аршин. Пономарь сделал себе нанковые на лето шаровары и жилет из
полосатого гаруса. Словом, все лезет в люди! Когда эти люди не будут
суетны! Можно побиться об заклад, что многим покажется удивительно видеть
черта, пустившегося и себе туда же. Досаднее всего то, что он, верно,
воображает себя красавцем, между тем как фигура - взглянуть совестно. Рожа,
как говорит Фома Григорьевич, мерзость мерзостью, однако ж и он строит
любовные куры! Но на небе и под небом так сделалось темно, что ничего
нельзя уже было видеть, что происходило далее между ними.

- Так ты, кум, еще не был у дьяка в новой хате? - говорил козак Чуб,
выходя из дверей своей избы, сухощавому, высокому, в коротком тулупе,
мужику с обросшею бородою, показывавшею, что уже более двух недель не
прикасался к ней обломок косы, которым обыкновенно мужики бреют свою бороду
за неимением бритвы. - Там теперь будет добрая попойка! - продолжал Чуб,
осклабив при этом свое лицо. - Как бы только нам не опоздать.
При сем Чуб поправил свой пояс, перехватывавший плотно его тулуп,
нахлобучил крепче свою шапку, стиснул в руке кнут - страх и грозу
докучливых собак; но, взглянув вверх, остановился...
- Что за дьявол! Смотри! смотри, Панас!..
- Что? - произнес кум и поднял свою голову также вверх.
- Как что? месяца нет!
- Что за пропасть! В самом деле нет месяца.