"Николай Васильевич Гоголь. Вечера на хуторе близ Диканьки, ч.II (Предисловие, Ноч" - читать интересную книгу автора

нею толпами, но, потерявши терпение, оставляли мало-помалу и обращались к
другим, не так избалованным. Один только кузнец был упрям и не оставлял
своего волокитства, несмотря на то что и с ним поступаемо было ничуть не
лучше, как с другими. По выходе отца своего она долго еще принаряживалась и
жеманилась перед небольшим в оловянных рамках зеркалом и не могла
налюбоваться собою. Что людям вздумалось расславлять, будто я хороша? -
говорила она, как бы рассеянно, для того только, чтобы об чем-нибудь
поболтать с собою. - Лгут люди, я совсем не хороша. Но мелькнувшее в
зеркале свежее, живое в детской юности лицо с блестящими черными очами и
невыразимо приятной усмешкой, прожигавшей душу, вдруг доказало противное.
Разве черные брови и очи мои, - продолжала красавица, не выпуская зеркала,
- так хороши, что уже равных им нет и на свете? Что тут хорошего в этом
вздернутом кверху носе? и в щеках? и в губах? Будто хороши мои черные косы?
Ух! их можно испугаться вечером: они, как длинные змеи, перевились и
обвились вокруг моей головы. Я вижу теперь, что я совсем не хороша! - и,
отдвигая несколько подалее от себя зеркало, вскрикнула: - Нет, хороша я!
Ах, как хороша! Чудо! Какую радость принесу я тому, кого буду женою! Как
будет любоваться мною мой муж! Он не вспомнит себя. Он зацелует меня
насмерть.
- Чудная девка! - прошептал вошедший тихо кузнец, - и хвастовства у нее
мало! С час стоит, глядясь в зеркало, и не наглядится, и еще хвалит себя
вслух! Да, парубки, вам ли чета я? вы поглядите на меня, - продолжала
хорошенькая кокетка, - как я плавно выступаю; у меня сорочка шита красным
шелком. А какие ленты на голове! Вам век не увидать богаче галуна! Все это
накупил мне отец мой для того, чтобы на мне женился самый лучший молодец на
свете! И, усмехнувшись, поворотилась она в другую сторону и увидела
кузнеца... Вскрикнула и сурово остановилась перед ним.
Кузнец и руки опустил.
Трудно рассказать, что выражало смугловатое лицо чудной девушки: и
суровость в нем была видна, и сквозь суровость какая-то издевка над
смутившимся кузнецом, и едва заметная краска досады тонко разливалась по
лицу; и все это так смешалось и так было неизобразимо хорошо, что
расцеловать ее миллион раз - вот все, что можно было сделать тогда
наилучшего.
- Зачем ты пришел сюда? - так начала говорить Оксана. - Разве хочется,
чтобы выгнала за дверь лопатою? Вы все мастера подъезжать к нам. Вмиг
пронюхаете, когда отцов нет дома. О, я знаю вас! Что, сундук мой готов?
- Будет готов, мое серденько, после праздника будет готов. Если бы ты
знала, сколько возился около него: две ночи не выходил из кузницы; зато ни
у одной поповны не будет такого сундука, Железо на оковку положил такое,
какого не клал на сотникову таратайку, когда ходил на работу в Полтаву. А
как будет расписан! Хоть весь околоток вы'ходи своими беленькими ножками,
не найдешь такого! По всему полю будут раскиданы красные и синие цветы.
Гореть будет, как жар. Не сердись же на меня! Позволь хоть поговорить, хоть
поглядеть на тебя!
- Кто же тебе запрещает, говори и гляди!
Тут села она на лавку и снова взглянула в зеркало и стала поправлять на
голове свои косы. Взглянула на шею, на новую сорочку, вышитую шелком, и
тонкое чувство самодовольствия выразилось на устах, на свежих ланитах и
отсветилось в очах.