"Анатолий Дмитриевич Голубев. Убежать от себя " - читать интересную книгу автора

стороны Балашихи шагнули новые городские многоквартирные дома.
Но здесь, за старым, требовавшим немедленного капитального ремонта
забором, с подгнившими столбами и набитыми на них кое-как досками,
по-прежнему царил покой. Особенно сегодня. Жена обещала приехать лишь к
обеду -у нее свои дела с золовкой. Может быть, после обеда нагрянет и сын:
послезавтра он улетает в Лондон со своей футбольной командой.
Рябов сошел со скрипучего крыльца - "надо бы подправить ступени: так и
пляшут под ногой!" - но, оглядевшись, как это делал уже не раз, смирился,
зная, что не скоро дойдут руки до таких мелочей, как покосившийся забор и
крыльцо.
Он прошагал к огромной бочке, стоящей у водяного насоса, и плеснул в
лицо пригоршню прохладной воды.
Дом вставал за его спиной высокой темной массой с вычурными контурами
стрехи, балкона и веранды. Был сруб по-настоящему стар, в тридцатые годы
накатан из тяжелых полуобхватных бревен, сплавленных сюда, по словам
хозяина, у которого торговал дом, откуда-то из костромских лесов. Окна
украшали резные наличники, растрескавшиеся и покосившиеся. На втором этаже
лепился балкон, на который уже и ступать было страшно. Первый этаж, теплый и
просторный, в четыре комнаты с кухней. Из нее через дверь в чуланчик
попадали на лестницу, ведущую на холодный верх - к двум продолговатым
комнатам с окнами в торце под крутой коньковой крышей. Верхними комнатами,
почти разоренными, хозяин не пользовался, да и у Рябова в них особой нужды
не ощущалось. На двоих с женой им вполне хватало комнат внизу - просторной
столовой, оклеенной в желтые с бело-серыми цветами обоями, да голубой,
крашенной краской спальни. Единственное, что он сделал капитально, -
отопление с дорогим импортным котлом, поставленным на автоматический режим
работы, с которым вот уже четыре года не знал никаких хлопот. А времена
угольного отопления, до того как провели магистральный газ, казались ему
далекими и примитивными, будто эпоха до татарского нашествия.
Рябов несколько раз резко взмахнул руками, будто призывая самого себя к
началу своей обычной, по-хоккейному разнообразной зарядки. Где-то внутри
ощутил не столько физическое, сколько эмоциональное нежелание ее делать. И
от этого сразу же завелся: яростно, колыхая крепким и объемистым животом,
включился в третий, по своей шкале, самый трудный комплекс зарядки. Его
предписывал команде после не сложившейся накануне игры, когда по едва
заметным даже для его придирчивого взгляда мелочам приходил к убеждению, что
пятерки откатывались назад не в полную силу, приберегая себя. Тогда утром,
если позволяло расписание игр и не трогались в дорогу, он включал третий
комплекс. Команда уже знала - "сам" недоволен.
Наказание порой выглядело и несправедливым, особенно в отношении
"кормильцев", как называют ведущую тройку, ибо от них в огромной мере
зависит судьба матча. Тому, как готовы они, Рябов всегда придавал
первостепенное значение. Но как бы ни играли "кормильцы", если нет достойной
поддержки остальных, победить трудно. А раз нет победы, не время делить
команду на правых и виноватых - надо работать всем!
Третий комплекс служил звонком об опасности, с какой бы стороны она ни
подкрадывалась к нему, старшему тренеру сборной страны по хоккею Борису
Александровичу Рябову. Он привык к третьему комплексу еще со времен, когда
играл сам и игра не всегда складывалась, как того бы хотелось. Были и слезы.
Были и обиды. Была и злость: бросить спорт к чертовой матери! Но уже жила,