"Анатолий Дмитриевич Голубев. Убежать от себя " - читать интересную книгу автора

игра выравнялась. Перед самой сиреной, призывающей к смене ворот, Глотов,
падая, успел подсечь прострельную передачу, и шайба над клюшкой Гордона
взлетела вверх под штангу.
Ликование по поводу нового успеха длилось в ходе обмена воротами и
сразу же вылилось в новый рев трибун. На тринадцатой секунде Борин, поймав
шайбу в своей зоне, отобранную при вбрасывании, закатил такой феерический
рейс, что даже видавший виды Рябов не мог припомнить что-то подобное. Будто
парализованных обошел четырех канадцев и вратаря и положил шайбу в сетку,
как книгу на полку. На трибунах уже не только аплодисменты советской
туристской группы - ревел от восторга весь стадион, отдавая должное
блестящему мастерству, сделавшему Борина сразу не только героем матча, но и
героем чемпионата. Самое счастливое мгновение для старшего тренера в
сегодняшней радостной симфонии победы...
"Оправдал... Оправдал..." - шепчет Рябов, глядя на потное, улыбающееся
до ушей лицо Борина, смущенно кивающего ребятам, которые повторяют: "Ну,
дал! Ну, дал!" Для больших словесных излияний не хватает сил - все они
отданы борьбе! Теперь уже можно сказать - достижению победы.
Игра сделана. Это понимал он, Рябов, понимали зрители, понимали
канадцы. Увы, это понимали наши ребята. Рябов был уже не в силах оградить их
от усыпляющего бдительность благодушия. На предпоследней минуте защитники
поленились откатиться назад. Вырвавшийся Боксер - для хоккея странная, но
оправдывающая себя фамилия - почти на одном отчаянии зацепил шайбу где-то
под перчаткой у вратаря, и она вкатилась на ребре в ворота. Но это нюансы,
вкатилась она или влетела. Счет стал 5:2. Мог стать 5:3 и 5:4... Но забить
три шайбы в оставшуюся минуту новым чемпионам мира не смог бы никто. Да,
новым чемпионам.
Последняя минута прошла в гуле трибун, свистках и хлопках. В реве
зрителей потонули звуки сирены. Но поскольку зал смотрел на огромное табло
"Лонжин", где таяли, как снежинки под ярким солнцем, последние секунды
матча, взрыв восторга и заменил сирену.
Игроки посыпались на поле, прыгая через борт, бросая кверху клюшки, дав
волю всем тем чувствам, которые копились в них долгие и трудные дни
чемпионата. Ради этой минуты каждый из парней трудился не только последние
две недели - годы, всю спортивную жизнь.
Рябов вскочил тоже, но потом ему показалось, что от резкого движения
резануло сердце. Он испуганно шлепнулся на скамью и, прикрыв глаза и
оглохнув от шума, за которым не слышно было биение собственного сердца,
начал растирать грудь.
"Валидол! Оставил его в костюме... Как же я оставил его в костюме?
Только не говорить Галине - она мне не простит..."
Когда он открыл глаза (успокоенно ощутив бьющееся под рукой сердце,
бьющееся, естественно, гулко от переполнявшей радости, - ощущение пустоты,
завершенного дела придет завтра, а три дня он будет напоминать автомобильную
камеру, из которой выпустили весь воздух), перед ним прыгало с десяток
репортеров, снимая потерявшего от радости сознание советского тренера. Рябов
сразу же представил себе, насколько заманчива эта картина по сравнению с
привычной съемкой обнимающихся на льду чемпионов. И не смог отказать себе в
удовольствии подыграть. Он вновь закрыл глаза и начал лихорадочно
расстегивать рубаху, будто ему душно. Перед его глазами вставали сотни,
тысячи фотографий, на которых по-орлиному рубил воздух длинный такой