"Анатолий Дмитриевич Голубев. Убежать от себя " - читать интересную книгу автора

знакомый нос... Рябов, очень довольный собой, подобно триумфатору, отдался в
руки игроков, с криком потащивших его на лед, чтобы кинуть вверх на глазах
тысяч и тысяч зрителей...

9

Долго шарил в необъятной адидасовской сумке, пытаясь среди всякого
хлама, так и не разобранного с прошлой тренировки, выловить роговой футляр с
очками. Под руку попадалось все, кроме очков: пузатая мыльница, коробка, в
которой доминошники-пенсионеры носят костяшки, а он - цветные фишки для
тактических занятий.
Рябов любил держать их зажатыми в кулаке, будто держал команду с такой
же безусловностью, с какой пластиковые кружки условно обозначали игроков.
Потом в сумке попались подтяжки, силок для чистовой правки коньков, моток
тесьмы...
Не выдержав и чертыхнувшись, Рябов махом вывалил содержимое сумки на
пол, рядом с письменным столом, не заботясь, что в сумке могли оказаться
бьющиеся вещи. Футляр с очками оказался завернутым вместо мыльницы в
полотенце, еще хранившее легкий запах хлорки, после общефизической
подготовки в бассейне.
Рябов достал очки из футляра, протер подолом фланелевой пижамы ("Лучше
замши", - заметил про себя) и водрузил медленно и капитально па нос. Не
нагибаясь, открыл нижний ящик письменного стола и, не глядя в него, выхватил
на ощупь толстую школьную тетрадь в коленкоровом переплете - дневник
нынешнего года. Он не вел, как иные, бытописание собственной жизни, зато
самым подробнейшим образом записывал час за часом, минута за минутой все,
что касалось хоккея: как сложилась тренировка, легко ли досталась победа,
почему не откатывался назад Гурков, после какого фильма настроение команды
поднимается лучше: после сложного психологического или легкомысленного
боевика.
Впрочем, сказать, что записи не хроника его жизни- значило выразиться
неточно. Летопись боев - это и хроника его жизни, поскольку он существовал
лишь в одном измерении, хорошо известном только ему и всеми остальными
называемом довольно официально хоккеем.
Рябов любил свои тетради как лучших собеседников. За долгие годы
тренерской работы скопилось больше сотни тетрадей. Он регулярно таскал их на
сборы, в заграничные командировки, постоянно возвращаясь к старым записям. И
не только для написания очередной книги или ответственного выступления, но и
для главной и самой важной, по его глубокому убеждению, работы - тренерской.
Тетради, сила которых не только в мудрости, опыте и зоркости глаза
писавшего, а, скорее, в последовательности и систематичности, не раз
приходили ему на помощь, когда казалось, что он заходит в тупик и к тому,
что достигнуто, трудно прибавить хоть что-то новое. В старых мыслях он
находил если не ответы на мучившие вопросы, то хотя бы материал, который
позволял прийти в конце концов к цели. Потому, может быть, что его слишком
часто - куда чаще, чем остальных тренеров, - видели с ручкой в руке, и
прозвали "Сократ советского хоккея". Он знал о кличке, принимал ее с
удовольствием, поскольку льстила его самолюбию.
Иногда, будучи в отменном настроении, Рябов подшучивал над собой: "Мои
дневники - это новые взгляды сквозь старые щели".