"Анатолий Дмитриевич Голубев. Убежать от себя " - читать интересную книгу автора

подтверждая неизменность своей прошлой точки зрения на незаконность
появления чужого человека.
Рябов в дом не пошел. Зашагал по дорожке сада, исподлобья поглядывая
вокруг.
Утром, в романтическом свете нарождавшегося дня, многие недоделки были
скрыты от глаза, но сейчас, выявленные ярким солнечным светом, так и взывали
хозяина к работе.
"Невпроворот тут дел... Хорош дом собственный, но хлопот полон рот. Не
скоро из этого хомута вырвешься... Забор править. Дорожки мостить.
Крыльцо..."
Он сел на скамью. Высоко над городом тянулась стая гусей. Тянулась
молча, будто плыла по экрану эпохи немого кино. И что-то далекое-далекое
вспомнилось Рябову. Он даже затаил дыхание, чтобы с дыханием не ушло это
неясное ощущение, вызванное памятью чувств...

10

Весь птичий мир Борька Рябов, по кличке Рябчик, делил пополам: в одной
половине у него были дикие гуси, в другой - все остальные птицы, включая
рябчиков, которых никогда не видел, но которым был обязан своей кличкой.
Некоторых птиц бил из рогатки, вызывая ярость дворовых девчонок, открытое
осуждение матери и зависть сверстников, поскольку рогатку имел
первоклассную: из красной резины, выпрошенной у шофера грузовика,
остановившегося напротив дома.
О существовании гусей он узнал не из сказки Андерсена. Так случилось,
что в детстве ему было не до сказок: мать осталась одна, без мужа, а ртов
четверо, и сказку вполне заменял простой и обильный обед, от которого
приятно дулось пузо.
Семья Рябовых жила на Чистых прудах. И в то позднее осеннее утро тихая
водная гладь впервые подернулась тонкой черной пленкой льда. Борька выскочил
первым из дворовых попробовать, насколько крепка ледяная броня. Приятель,
Вовик из семнадцатой квартиры, которому только что купили новые коньки,
обещал поделиться, как только станет лед. И наверно, Борька ждал этот лед
куда с большим нетерпением, чем Вовик: коньки лежали у хозяина, сверкающие,
настоящие снегурки, а обещание дать попробовать покататься и ему, Рябчику,
могло растаять, как дважды до полудня уже таял по закраинам пруда тонкий
ледок.
Борька подбежал к берегу и, нагнувшись, поднял голыш. Пустил его, низко
присев. Камень не ударил по льду, а как бы высек звон и, отрикошетив пару
раз, заскользил к далекому противоположному берегу.
"Держится! А если в верхотуру попробовать? Да подальше!"
Борька поднял голыш покрупнее и кинул в небо. Камень долетел почти до
середины пруда и, громко хлюпнув, пробил лед. В раннем утреннем воздухе
хлопающий звук как бы воспарил к небу, туда, откуда упал голыш. Борьке
почудилось, что звук этот, идущий теперь сверху, не только не заглох, но
вырос, стал гуще и пронзительнее.
Он задрал голову и увидел в небе крупных птиц, какими они показались
ему снизу. Стая летела вдоль бульвара, высоко и как будто медленно. Крик
незнакомых птиц наполнял пустынный бульвар. Борьке стало вдруг так
тоскливо-возвышенно. А впрочем, даже позднее, как бы живя с этим гусиным