"Анатолий Дмитриевич Голубев. Убежать от себя " - читать интересную книгу автора

навалился незаметно, но был он странным, цветным. Снился ему не черный лед
со сверкающими коньками, а какие-то малоприметные на фоне серых облаков
птицы. Летели они долго-долго, как того хотелось ему в жизни, и все никак не
могли добраться до школьной красной крыши. Птицы эти становились то
красными, то ярко-зелеными, то небесно-голубыми. И не кричали они. Так
случается в кино, когда внезапно пропадает звук и люди становятся сразу же
смешными со своими жестами, открываемыми ртами и неведомыми эмоциями.
Птицы же, летевшие над ним в цветном сне, были только прекраснее, чем в
жизни. Борька лежал, не шевельнувшись, боясь пропустить рождение первого
звука гусиного гогота.

11

Старая лопата с тяжелым черенком показалась ужасно неудобной, то ли от
непривычки ею орудовать, то ли по причине общего настроения. Рябов начал
злиться и, пытаясь нагрузить лопату на полный нож, вонзал ее в землю
яростно, по самый черенок. Слежавшаяся за многие годы некопаная земля
поддавалась туго, откалывалась с трудом, и если корни-щупальца от стоявших
вдоль забора берез попадались под нож, то ком земли и вообще отвалить не
удавалось. Тогда Рябов наваливался на черенок всем телом. Лопасть гнулась.
Рябов чертыхался, вынимал лопату из земли и, перевернув, ногой выгибал ее
обратно. Но через минуту новый корень упруго, будто тяжелая рыба, севшая на
слишком легкую снасть, водил лопату в земле, гнулась лопасть, и все
повторялось сначала.
Обычно любимое им занятие - копка новой грядки- сейчас вовсе не
доставляло Рябову удовольствия. Он бросил лопату на грудками вздувшуюся
перекопанную землю и направился в дом. Заглянул на кухню. Взял из вазы
тяжелый "штрифель", надкусил его и, положив обратно, пошел в кабинет. Сел за
стол. На глаза попалась толстая тетрадь прошлогоднего дневника, исписанная
за время поездки по Канаде.
Когда захватывала настоящая большая идея, он посвящал ее разработкам
толстые общие тетради. Из случайных рассуждений потом складывались не только
книги- они в корне порой меняли характер работы, жизненного уклада.
"Пожалуй, проблему вратаря решить удалось. Коля хорош. И заиграет еще
надежнее. Макар, второй номер, теперь его долго будет держать в тонусе. Ох,
уж этот Макар! Сам обожаю быть первым, но у этого парня такая амбиция, что
уж если сам не заиграет, то любого мертвеца, как живого, работать заставит.
Всегда ценил таких зажигательных парней, но подобного Макару не встречалось.
А Коле в оставшееся время надо лишь сохранить нервы в порядке да немного
укрепить ноги. Еще, быть может, чуть-чуть обострить реакцию. "Кленовики"
стрелять будут с любой дистанции и на добой полезут до самой сетки ворот. А
Макару пора сменить щитки. Думаю, длинноваты они для него. Нет легкости
движения. Когда играли в Канаде, куда ни шло. У них будто медленный лед,
тормозящий шайбу, и она так чаще, в охотку, идет верхом. Попробую поставить
троицу форвардов ближе шести метров и резко, кистью, вразнобой..."
Рябов поймал себя на слове "попробую", которое слишком явно обозначало
будущее действие, а будущего у него как раз и не предвиделось.
Перегнувшись через кресло, Борис Александрович дотянулся до кнопки
включения приемника, и комнату наполнили звучащие из двух динамиков позывные
"Маяка". Последние известия прослушал рассеянно, лишь по привычке