"Уильям Голдинг. Пирамида " - читать интересную книгу автора

- Ах, ну, значит, я извиняюсь!
Было ясно, что меня повело не туда. Но пока я раздумывал, что делать
дальше, Эви осияла меня улыбкой.
- Вот ты вчера играл, Олли, ой, мне так понравилось. Ну, на пианино.
- Шопен. Этюд до минор, опус двадцать пятый, номер двенадцатый.
- У тебя и громко получается!
- Ну, не знаю...
Я призадумался. Когда я разучивал пассажи "Аппассионаты"
шестнадцатыми или октавы в левой руке из ля-бемоль-мажорного полонеза,
папа, если он оставил дверь аптеки открытой, иногда тихонько ее прикрывал.
Папа сам был очень музыкален и не мог себе позволить рассеиваться, когда
работа требовала от него особенной сосредоточенности.
- Я и не знал, что ты проходила мимо нашего дома, Эви!
- Я в приемной сидела, чудик!
Я немного удивился. Как-никак дверь приемной, коридор, дверь в
аптеку, еще коридор и еще дверь отделяли приемную от наших желтеющих
клавиш. Очевидно, у меня и правда выходило громко.
- Это я так. Для себя.
- Я с утреннего приема шла - ты играл. В вечер иду - опять играешь!
Видно, жуть как музыку любишь. Долго играешь, Олли?
- Люблю. Целый день.
- Хорошо-то как! И для меня поиграешь, да? Доктору Юэну тоже нравится.
- Правда?
- Вчера пришел в приемную, как миссис Минайвер ушла, и говорит, что
опять он играет.
- Больше ничего не сказал?
- Вроде ничего. Только хорошо, говорит, что ты скоро в Оксфорд уедешь.
Я был глубоко тронут. Я и не знал, что доктор Юэн тоже музыкален. Я
разучивал этот этюд Шопена, потому что его разбитые аккорды, нотный шквал
в точности выражали и содержали собственную мою страсть к Имоджен,
безнадежную, сушащую рот; но технические трудности были ужасны и меня
изводили. Я объяснил:
- Там есть нота - соль чистое - мне надо на лету в него попасть вот
этим пальцем, видишь...
Я поднес правый указательный палец к ее лицу, и она ухватила его
обеими руками, дернула.
- Ой! Не надо! Больно же!
Эви громко хохотала, дергала и дергала мой палец. Лед вдруг тронулся,
низвергнулся водопадом. С криками, хихиканьем мы боролись в газовом
мерцании сумерек. Странным, непонятным для меня образом из дичи я
превратился в ловца. Эви вырывалась.
- Нет, нет, Олли! Не надо...
Она была притиснута к моей груди. И уже не боролась.
- Пусти. Увидят.
Я схватил ее за руку и поволок с моста вниз, туда, где наполовину
выступал в воду пирс. Скрылись газовые фонари. Она уже не смеялась, меня
снова затрясло. Свет исходил теперь только от Эви, три сливы чернели
совсем рядом, но их уже не занавешивали мокрые волосы и дождевые струи, и
был настойчив этот сводящий с ума ее запах. Я вжимался в нее, все во мне
напряглось, все горело. Я наполучал вдоволь поцелуев. Больше даже, чем мне