"Уильям Голдинг. Двойной язык " - читать интересную книгу автора

приобретают эти злополучные странные способности. Или "способности" не то
слово? Собственно, описанию это не поддается, но только девушка становится
очень искусной в том, что совершенно бесполезно - бесполезно со стороны,
хотя сама девушка может и верить, что это правда так. Ну-у... Пусть и не
поддается описанию, однако я все-таки постараюсь, как могу. Потаенная сила
и действует исподтишка. Они высказывают пожелание и, если выскажут
правильным - не правильным? - образом, порой, если весы самую малость
склоняются в их сторону, тогда (чаще, чем бывает обычно, но только-только)
они получают желаемое или кто-то другой получает. Мир кишит совпадениями, и
девушка видит это. И использует при случае. Возможно, для кого-нибудь
другого, кто и получает то, что хочет. Или, имею я в виду, получает то,
чего не хочет. Тут доказательств нет. Я уже сказала, сила потаенная и
нечестная знает, как прятаться, как требовать, как маскироваться,
уклоняться, говорить языком раздвоенным и темным, точно змеиный, или вообще
не говорить. К тому же силу эту не стоит преувеличивать. Она не прорицает,
не выигрывает сражений. Не способна вылечивать чуму, а только головную
боль, да и то не всякую, не способна излечить боль сердечную, а только
одарить необходимыми слезами.
Когда мой отец в первый раз посадил меня на хлеб и воду, он забрал мою
куколку. Я хотела, чтобы она вернулась ко мне, но, конечно, она не могла.
Но когда меня выпустили, я сразу пошла туда, где они ее спрятали, потому
что знала, куда пойти. Да, я знала, где они ее спрятали, потому что они
были такие-то и такие-то и должны были положить ее именно туда. И вот я
смотрела, как осел Питтак мотает головой из-за шипов в наморднике, и
дурнота овладела мной, и я успокоила его, чувствуя, как от меня исходят
любовь и утешение, изливаются через мою разболевшуюся голову и внезапно
закружившиеся мысли на беднягу Питтака и успокаивают его, так что хвост у
него опустился, а его член втянулся, и он безмолвно стоял у перекладины,
понурив голову к самым копытам. Тут я услышала хохот и увидела, как над
оградой двора ухмылялся Лептид, посверкивая зубами сквозь рыжую бороду и
вопя на весь свет: "А он положил на тебя глаз!" И вот в этот палящий миг -
привлеченный и рассерженный ослиным ревом - решительным шагом вступил мой
отец. И остановился шагах в восьми. Побелел, повернулся и попросту убежал в
дом. В голове у меня прояснилось, будто он из нее выбежал. Наступила
великая тишь перемены и открытия. Я услышала очень тихое, но четкое "кап",
повинуясь какому-то инстинкту посмотрела вниз и увидела первую каплю моей
крови на ремне правой сандалии, будто маленькую звезду.
После этого, разумеется, я скрылась на женской половине, и были
совершены положенные обряды очищения. Для меня началось пятидневное
уединение. Распаленный осел и громкий мужской хохот Лептида и то, что он
выкрикнул слова, которые не должно было произносить, - все это явилось как
бы приобщением меня к моему новому состоянию.
Я конечно, должна была иногда чувствовать себя счастливой. Я думаю,
девушки созданы, чтобы знать счастливую пору в детстве. Они в своей коже
могут быть счастливее мужчин, а вернее, мальчиков, которые всегда
что-нибудь да делают, обычно всякие пакости. Но теперь, разумеется, в
возрасте пятнадцати лет я стала взрослой. Это было трудно. Иногда я думаю -
да и думала еще в начале взрослости, - что нам следовало быть свободными и
естественными, как птицы. Что мы подумали бы о птице, не такой, как другие,
лихорадящей, которая никогда не летала бы, а все время сидела в гнезде? Но