"Оливер Голдсмит. Векфильдский Священник. История его жизни, написанная, как полагают, им самим" - читать интересную книгу автора

содержалась она в образцовом порядке: блюда, тарелки и медные кастрюли были
вычищены и натерты до блеска и стояли по полкам сверкающими рядами, так что
любо было смотреть на них, и глаз не требовал более богатого убранства. В
доме было еще три комнаты - в первой расположились мы с женой, во второй,
смежной с нею, - наши две дочери, в третьей стояли две кровати для
мальчиков.
Вот какой порядок был установлен в маленькой республике, которою я
управлял: к восходу солнца все собирались в общей комнате, где уже горел
огонь, разведенный служанкой. Обменявшись приветствиями, - а надо сказать,
что я всегда стоял за то, чтобы близкие соблюдали друг с другом известные
обряды вежливости, ибо излишняя свобода в обращении губительна для дружбы, -
мы склоняли голову и воздавали хвалу всевышнему, даровавшему нам еще один
день. Исполнив этот долг, я отправлялся с сыном на обычные наши работы,
между тем как жена и дочки приготовляли завтрак, за который мы садились
всегда в одно и то же время. Этой трапезе я отводил полчаса, обеду - час; за
столом жена и дочки болтали какой-нибудь невинный вздор, мы же с сыном
заводили философскую беседу.
Вставая вместе с солнцем, мы прекращали свои труды с его заходом, и
возвращались в лоно семьи, где нас ожидали приветливые взоры и уютный очаг,
в котором весело потрескивали дрова. Не испытывали мы также и недостатка в
гостях. И фермер Флембро, наш разговорчивый сосед, и слепой музыкант со
своей флейтой - оба частенько заглядывали к нам отведать нашей крыжовенной
настойки; жена не забыла секрет приготовления этого напитка, который
по-прежнему составлял гордость дома. Простодушные эти люди помогали нам
коротать вечера каждый на свой лад: один играл на флейте, другой ему
подпевал, услаждая наш слух какой-нибудь старинной балладой, вроде "Жестокой
Барбары Аллен" или "Последнего "прости" Джонни Армстронга". День завершался
так же, как и начинался, - молитвой, и тут я заставлял младших сыновей
читать заданную на тот день главу из Писания. Кто читал громче, отчетливей и
лучше другого, получал полпенса, которые и опускал в воскресенье в кружку
для бедных.
Воскресный день у нас бывал днем истинного великолепия, и все мои
попытки как-то ограничить эту пышность оказывались бесплодными. Тщетно чаял
я проповедями своими против гордыни подавить тщеславие моих дочерей; тайное
влечение к былой роскоши так или иначе обнаруживало себя, и они по-прежнему
обожали кружева, ленты, узорную вышивку и стеклярус; и даже матушка их не
могла перебороть свою страсть к пунцовому атласному платью, ибо я как-то
обмолвился, что оно ей к лицу.
Особенно огорчили они меня в первое наше воскресенье на новом месте.
Еще накануне я высказал пожелание, чтобы мои девицы были готовы пораньше,
так как привык появляться в церкви задолго до своих прихожан. Они точно
исполнили мое приказание; но когда мы утром собрались к завтраку, я увидел,
Что жена моя и дочки блистали нарядами совсем как в былые дни - волосы
напомажены, лица усеяны мушками, шлейфы собраны сзади в шуршавший при
малейшем движении узел. Я не удержался от улыбки при виде такого тщеславия;
от жены своей, во всяком случае, я ожидал большего благоразумия. Однако я не
растерялся и с важностью обратился к сыну, чтобы тот велел закладывать
карету. Девицы были поражены моим приказом, я, однако, повторил его еще
торжественнее прежнего.
- Ты, верно, шутишь, мой друг, - воскликнула жена, - мы прекрасно