"Оливер Голдсмит. Гражданин мира, или письма китайского философа, проживающего в лондоне, своим друзьям на востоке" - читать интересную книгу автора

конем. Обычно конь носил на себе рыцаря, но иной раз случалось рыцарю
платить услугой за услугу и тащить коня на своей спине. Так и мы с нашим
автором. Обычно он поднимал меня на высоты восточного красноречия, а я порой
в свой черед одалживал ему мое легкое перо.
И странно, что в наш век панегириков, когда любой сочинитель сам себя
хвалит или щедро взыскан хвалой приятелей, достоинства этого философа
остались в забвении. Точно медали в день коронации {8}, раздаются кому
попало эпитеты "искусный", "плодовитый", "изысканный" и "утонченный" - всем,
но не нашему китайцу. Размышляя о непостоянстве вкусов общества и капризах
фортуны, недолго и впасть в меланхолию. Однако, чтобы не усыпить читателя
своими назиданиями, я лучше сам вздремну, а, пробудясь, поведаю о том, что
мне приснилось.
Привиделось мне, будто Темза замерзла и я стою на ее берегу. На льду
сооружены лавки, и какой-то зевака объясняет мне, что тут открывается
ЯРМАРКА МОД. Он добавил, что любой сочинитель, который принесет сюда свои
творения, может рассчитывать на благосклонный прием.
Я, однако, предпочел остаться на берегу, чтобы понаблюдать за
происходящим, не подвергаясь опасности. Ведь лед того и гляди мог
проломиться, а во сне я обычно трусоват.
Но кое-кто из моих знакомых проявил меньшую осмотрительность и
бесстрашно вступил на лед. Одни везли свои сочинения на санках, другие - на
тележках, особенно же плодовитые - в фургонах. Я только дивился их отваге,
потому что знал, сколь тяжела их поклажа, и ждал, что все они с минуты на
минуту пойдут ко дну. Однако сочинители благополучно добрались до лавок и
вскоре, к моему великому удивлению, начали один за другим возвращаться,
очень довольные оказанным им приемом и вдобавок с барышом.
В конце концов успех этих сочинителей воодушевил и меня.
- Уж если такие преуспели, - воскликнул я, - быть может, и неудачнику
на сей раз повезет? Попытаю-ка и я счастья. Китайские изделия, безделушки и
фейерверки издавна у нас в чести; почему бы мне не свезти на ярмарку и
небольшой груз китайской мудрости? Если китайцы помогли испортить наш вкус,
я погляжу, не поспособствуют ли они усовершенствованию нашего ума. Только я
обойдусь без фургона, а предусмотрительно воспользуюсь тачкой.
Придя к такому решению, я погрузил свой товар и, благословясь, пустился
в путь; но не успел я подъехать к торжищу, как лед, выдержавший перед тем
добрую сотню фургонов, затрещал подо мной, и тачка вместе с поклажей пошла
ко дну. В испуге я проснулся и пожалел, что наводил на эти письма английский
лоск вместо того, чтобы сочинять политические прожекты или сюжеты для
фарсов. Тогда бы свет признал меня либо поэтом, либо философом, и я стал бы
завсегдатаем одного из тех клубов, где пекутся громкие репутации. Пока же я
не принадлежу ни к какому кругу. Я подобен дикому зверю, которого похитили
из родного леса для развлечения любопытных. Я всегда мечтал прожить жизнь в
безвестности, но меня за гроши выставили на всеобщее обозрение, чтобы я
метался и дергался на цепи. Хотя ярость моя никого не страшит, нрав мой
слишком строптив, чтобы я стал приобретать друзей искательством; я слишком
упрям, чтобы учиться новым штукам, и слишком беспечен, чтобы задумываться о
последствиях. Дух мой не удовлетворен, но все же я спокоен. Лень мешает
затевать интриги, а робость - назойливо искать милостей; я... но кому важно,
что я такое...